В тот же день он велел готовиться к штурму. Связав всех имевшихся в лагере верблюдов в упряжки по пять, Джи-лама, едва стемнело, распорядился привязать к их хвостам тлеющий хворост и погнал на крепостные стены.
Животные ревели от ужаса. В кромешной мгле метались огни. Обезумев от боли, верблюды неслись прямо на стены Кобдо.
Китайцы палили по ним из всех имевшихся орудий, но лишь растратили боеприпасы, которых и так не хватало. Сути происходящего они не понимали, но чувствовали — происходит страшное.
Через час после начала штурма Джи-лама дал сигнал, и на крепость двинулись отряды тибетцев.
Тысячи и тысячи воинов в одинаковых накидках молча бежали к крепости и по трупам верблюдов карабкались на стены. У того, кто поскальзывался в мешавшей шагать крови, шансов остаться в живых не было: его тут же затаптывали лезущие сзади.
С ножами в зубах, с пастушьими посохами в руках — стрелять кочевники не умели — нападавшие толпой бросались на китайских солдат и насмерть забивали их камнями, палками и просто ногами.
Выкрикивая ругательства на жутких вымерших языках, среди них носился Джи-лама. Он хватал китайцев за черные косицы и молниеносным ударом рубил головы. После боя кочевники насчитали на его плаще двадцать восемь пулевых отверстий. Сам воитель не был даже поцарапан.
К утру крепость была разграблена, резиденция имперского наместника сожжена, а из пятитысячного гарнизона Кобдо в живых осталось только четырнадцать пленных.
Собрав свою поредевшую армию на главной площади, Джи-лама объявил, что так будет всегда. Эта победа — первая из множества. Он намерен дойти до Пекина и уничтожить китайскую империю.
Для этого ему необходимо лишь одно. Ему понадобятся дамары… много дамаров… особым образом освященных боевых знамен, под которыми его армии было бы не стыдно воевать и одерживать победы.
И тогда слышавшие его речь пленные китайские солдаты позавидовали своим убитым товарищам. Они прекрасно знали, что за обычай имеет в виду этот сумасшедший тибетский монах.
Церемония освящения знамен была назначена на тот же вечер. Уже за несколько часов до ее начала на главной площади Кобдо было не протолкнуться.
Кочевники сидели вокруг костров и курили ароматные трубки. Ламы низших рангов читали мантры и исполняли ритуальные танцы. Пленные солдаты тихонько выли от ужаса и отчаяния.
Джи-лама вышел к солдатам своей армии лишь с восходом первой звезды. На нем были доспехи из дубленой кожи, такие же, как у древних тибетских владык… красная мантия… расшитый жемчугом шлем с высоким гребнем… Кочевники разглядели его новый наряд, и толпу охватил священный ужас:
— Махакала, бог-мститель, защитник «желтой веры», явился покарать ненавистных китайцев!
Девятьсот девяносто буддийских монахов трубили в морские раковины, били в обтянутые кожей барабаны и гнусавыми голосами распевали древние заклинания.
Площадь была освещена лишь красной, в полнеба луной. Монахи созывали на свое жертвоприношение духов и демонов гор.
Китайцев раздели догола. Правую руку каждого привязали к левой ноге. Левую — к правой. Косицу обмотали вокруг лодыжек так, чтобы грудь колесом торчала вперед.
Танцы и чтение заклинаний продолжались несколько часов. А затем Джи-лама вышел вперед, снял с головы шлем и взял в руки большой серебряный серп.
Китаец, к которому он подошел первым, рыдал от ужаса и на всех известных ему языках молил о пощаде. Левой рукой лама схватил китайца за горло, а правой вонзил ему в грудь серп.
Вспарывал грудную клетку он медленно. Затем рывком вырвал из груди еще бьющееся сердце. Мальчик-послушник подскочил к Джи-ламе с серебряной чашей, и тот выдавил в нее тягучую, почти черную кровь.
Остальные монахи молча взяли кисти, окунули их в чашу и вывели на первом из заранее приготовленных полотнищ слова заклинаний, гарантирующих армии Джи-ламы непременную победу.
Четырнадцать пленных попало в тот день в руки Джи-ламы. Утром, когда над Кобдо встало солнце, в остывшем пепле костров белело четырнадцать несгоревших черепов. И ровно четырнадцать освященных кровью знамен поставил Джи-лама вокруг своей палатки.
Позже, утверждала аспирантка профессора Толкунова, знамен будет больше. Очень долго, писала она, дела Джи-ламы шли в гору по прямой.
Его отряды терроризировали Центральную Азию больше десяти лет. Верхом на белом верблюде, с маузером в одной руке и четками в другой, он мог появиться где угодно — от Индии до озера Байкал и Кореи.
И всюду, где он появлялся, тут же устраивались жертвоприношения кровавым буддийским богам, во время которых все больше расходившийся Джи-лама ночи напролет играл на барабане из человеческой кожи и пил свежую кровь.
Николай Рерих, состоявший с Джи-ламой в личной переписке, рассказывал, что по национальности тот был тибетцем и молодость провел при дворе Далай-ламы XIII. Именно там он в совершенстве овладел тайнами буддийской магии.
Где-то в Лхасе, столице Тибета, писал Рерих, лама встретился с последними учителями древней школы «нъинг-ма», которые и напоили его отваром из тысячи одного гриба, дарующим бессмертие и победу в боях.
Адъютант же адмирала Колчака, Петр Седов, рука об руку с Джи-ламой громивший отряды комиссара Сергея Лазо, наоборот, утверждал в мемуарах, что лама был калмыком, подданным российской короны, обучался в Петербургском императорском университете и наизусть читал отрывки из трагедии «Борис Годунов».
И лишь тибетцы знали правду: Джи-лама, неизвестно откуда взявшийся и неизвестно куда время от времени пропадавший, — не кто иной, как спустившийся на землю бог-мститель Махакала.
Известия о начале Первой мировой, а затем революции они восприняли не иначе как сообщение о том, что далекие северные владыки напуганы до такой степени, что устраивают в своих европах и америках черт-те что, лишь бы спастись от его вездесущего гнева.
Империю Чингисхана лама не восстановил. Зато к началу 1920-х годов он объединил земли вокруг пустыни Черная Гоби, оттяпав значительные куски и у Китая, и у России.
О его столице, крепости-монастыре Юм-Бейсе, кочевники слагали не просто легенды — эпические поэмы. Говорили, что только на украшение главного зала дворца ушло несколько ведер бриллиантов. И почти гектар хорошо выделанной человеческой кожи.
В подземных лабиринтах Юм-бейсе в клетках сидели дикие барсы, на которых хозяин любил поохотиться, и тут же рядом — пленники, над которыми тибетские ламы проводили свои до обморока пугающие редких европейских путешественников ритуалы.
Долго так продолжаться, понятное дело, не могло. Оправившись от Гражданской войны и интервенции, большевики начали понемногу прибирать к рукам землицу бывшей Российской империи.
К 1924 году украшенные татуировками с серпом-молотом руки дошли и до Центральной Азии.
Власть монгольского богдыхана, оплота «желтой веры», как-то сама собой перешла к Народно-революционному правительству. Понятно, что делить ее, власть, со всякими Джи-ламами комиссары не собирались.
В 27-й день 8-й луны года черной водяной собаки по старинному лунному календарю, а по новому стилю 10 октября 1924 года в ворота Юм-бейсе постучали.
Выглянувший охранник обнаружил, что в гости к ламе заглянула делегация монахов, идущих на поклонение в монастыри Тибета. Где уж было догадаться степняку, что, облаченные в малиновые плащи, перед ним стоят лучшие бойцы 18-го Особого батальона Народно-освободительной армии МНР.
Трое суток паломники гостили в крепости. Они устраивали совместные моления с местными монахами и цокая зубом осматривали арсенал Джи-ламы. А на четвертый день, прежде чем отправиться дальше, попросили владыку Юм-бейсе поприсутствовать на их службе.