Я дошагал до Невского, подошел к краю тротуара и поднял руку. Если водитель попадется нормальный, то денег должно хватить ровно на то, чтобы доехать до моего блочного гетто.
Назвать меня, живущего в Купчино, петербуржцем можно только в той же мере, в какой житель Южного Бронкса является ньюйоркером.
Я ждал меньше двух секунд. После этого, заломив вираж и окатив меня водой, к тротуару подрулил громадный черный джип. Ну, может, не очень громадный… знаменитому ленинскому броневику размерами он, пожалуй, уступал.
Переднее правое стекло было опущено. Оттуда высунулся здоровенный бритый парень:
— Садись, брат, подвезем.
— Спасибо. Я уж как-нибудь сам.
Прикрываясь ладонью от хлещущего дождя, бритый в упор посмотрел на меня. Сросшиеся брови. Ломаные-переломаные уши. Нос, выглядевший так, будто скульптор, лепивший это лицо, в последний момент решил вдавить его глубоко внутрь головы.
Обаятельный юноша.
— Тебе же сказано: садись.
— Мне в другую сторону.
Я улыбнулся и неторопливо, сохраняя собственное достоинство, зашагал прочь.
Джип дал задний ход. Еще до того, как он полностью остановился, двери распахнулись и из машины выскочили трое.
Унылые гиббоны под два метра ростом. Они начали обступать меня, прижимая к стене.
Происходящее меня удивляло. Чего им от меня нужно? Не вынимая рук из карманов куртки и улыбаясь так, что у меня затекли мышцы лица, я медленно, чтобы до них дошло, проговорил:
— Вы ошиблись. С кем-то меня спутали. Денег у меня нет. Я иду домой. Дойду сам. Спасибо за помощь.
Ни слова не говоря, тот, что был поближе, схватил меня за куртку и рванул на себя. С сочным хрустом куртка порвалась. На асфальт посыпались пуговицы.
Я люблю эту куртку. Ничего особенного: черная немецкая military куртка с капюшоном. В любом секонд-хенде за $25 вы купите такую же или даже лучше. И тем не менее я люблю эту куртку.
Я многое в ней пережил, а, кроме того, другой у меня просто нет. Так что ударил я его еще до того, как успел задуматься, правильно ли поступаю.
Удар пришелся чуть повыше скулы. Практически в висок. Парень грохнулся на тротуар. Лицом в неглубокую лужу.
Двое его приятелей не ожидали такого поворота и растерялись. Невский, насколько позволял разглядеть дождь, был пуст. Ни прохожих, ни милиции.
Идиоту понятно: нужно было разворачиваться и бежать… без оглядки… покуда жив… но двое оставшихся гиббонов стояли так, что отрезали мне все пути. Я должен был сбить с ног как минимум еще одного.
Я сделал шаг вперед… одновременно отводя правое плечо… и тут я услышал голос… голос, который я не ожидал услышать.
— Ты чего разошелся, красавчик?
Я повернулся к джипу. Там, в проеме задней двери, высунув коленки под дождь, сидела Жасмин. Герл-френд убитого китайца.
Я отвлекся всего на секунду. Этого было достаточно. В мозгу взорвалась маленькая ядерная бомба, и последнее, что я увидел, это огромные, куда больше неба, желтые глаза девушки, которую звали как цветок.
5
Терять сознание легко. Удар, небеса оказываются у тебя под ногами, и все.
Приходить в себя — тяжелее.
Первой, еще до мыслей и эмоций, просыпается боль. Тупая боль в том месте, куда пришелся удар. Очень быстро боль становится невыносимой. Она заполняет всю голову и начинает изнутри стучаться в закрытые веки.
Ты открываешь глаза, и тут начинается самое тяжкое.
Я попытался открыть глаза, но сразу же снова их закрыл. Подождал с полминуты и попытался еще раз.
Левый глаз заплыл и не открывался совсем. В правом на мгновение мелькнул окружающий мир. Глумливый и коварный, он норовил уплыть вбок, расплывался и не желал принимать узнаваемые формы.
По мере того как я приходил в себя, боль обнаруживалась в самых неожиданных местах. Болело почти все… ну, кроме разве что пальцев ног.
Языком я пощупал зубы. Вроде бы все на месте. Это хорошо. Зубы и ребра — самое главное. Их всегда ломают в первую очередь.
Стул, к которому я был привязан, стоял посреди комнаты. Та была небольшая и плохо обставленная. Диван, ковер, пара стульев. В углу черно-белый телевизор.
На диване лежал здоровенный бритоголовый тип и крутил ручку настройки радиоприемника. Радио-певцы испуганно хрюкали внутри.
Еще один здоровяк сидел на стуле прямо напротив меня. На физиономии здоровяка расплылся огромный, от уха до носа, синяк.
Набитые кулаки, пятьдесят четвертого размера пиджак, шея борца-тяжеловеса. А на шее — дебильная голова пятилетнего ребенка.
Чтобы все достоинства столь замечательной головы были лучше видны окружающим, парень наголо брил свой недоразвитый череп.
— Дима, он очнулся.
У парня был недружелюбный голос. Его дорогой пиджак был весь заляпан грязью. Есть от чего быть недружелюбным.
— Очнулся? Это хорошо.
Лежавший на диване Дима оставил в покое приемник, встал и потянулся. У него был огромный… необъятный организм.
Дима шагнул поближе ко мне.
— Значит, ты у нас тот самый журналист Стогов?
— «Тот самый»? Развяжи руки, я дам тебе автограф.
— Давай лучше я дам тебе по зубам. Хочешь?
— Не-а.
— Хорошо, что не хочешь.
По идее, глядя на него, я должен был описаться от испуга. Терпеть не могу типов, ведущих себя как герои дешевых gangsta-movie.
Я попробовал угадать:
— Грабить будете?
— Зачем грабить? Нам чужого не надо. Ты нам, Стогов, наше отдай.
— А я что-то брал?
Дима походил по комнате, а потом сел верхом на колченогий стул.
— Стогов, давай не будем ссориться.
— Давай.
— Отдай бумагу по-хорошему.
Я напрягся, пытаясь понять, о чем он.
— О чем ты?
— Я о бумаге, которую тебе в туалете передал китаец.
Я закрыл глаза. Голова гудела. Перед глазами плавали тухлые огненные круги. Кроме того, меня слегка поташнивало. Возможно, от удара по затылку. А может быть, после девяностошестиградусной китайской водки.
Китайцы… китайцы… Бизнесмен Ли? Консул Дэн? Как много новых китайских друзей появилось у меня за последние сутки!
— Никакую бумагу мне никто не передавал.
— Можешь умничать сколько хочешь. Пока не отдашь бумагу, отсюда не выйдешь.
— Но я действительно не в курсе насчет бумаги.
— Значит, ты никогда отсюда не выйдешь.
— Да?
В таком ключе мы поговорили с ним еще какое-то время. Бритоголовый Дима кусал ноготь большого пальца и злился.
— Ты вчера с шаболдой в «Moon Way» ходил?
— Ходил. Только без шаболды. Она ко мне уже там подошла.
— Китаец с вами был?
— Ну, был. Только он не со мной был. С девушкой. В смысле — с шаболдой.
— А ты?
— Что я?
— Ты с ним о чем разговаривал?
— Ни о чем я с ним не разговаривал! Нужен мне твой китаец! Он хотел купить мне водки. Давайте-ка, говорит, ребята, я вас алкоголем угощу. Очень он у вас тут в России вкусный.
— Ну и?..
— Что «и»?
— Дальше-то что было?
— А ничего не было. Пошел китаец за водкой… по дороге в туалет заглянул… там его и застрелили. Не ты, кстати?
— И бумагу он тебе не передавал?
— Он хотел мне стакан с водкой передать. Но не успел.
— Пердула получается, а? Когда он в «Moon Way» шел — бумага была у него. На трупе бумаги уже не было. А в клубе, кроме тебя, он ни с кем не разговаривал. Куда ж она делась?
— Ну как сказать? Все-таки человек в туалет пошел. Знаешь, зачем в туалете бумага нужна?
— Ты поостри, поостри! На Северном кладбище целая аллея отведена для тех, кто со мной острил.
Скажу честно: я не люблю долго разговаривать с незнакомыми людьми. От этого я непроизвольно завожусь, нервничаю. Я вообще нелюдимый человек. Но как мне было не поболтать с Димой, если я сидел привязанным к стулу, а он стоял надо мной и задавал вопросы?