ричем все это он перенес на столик за один раз. Вбухав в чашку с каплей заварки на донышке чуть ли не двести граммов коньяку, он пододвинул ее ко мне. Мы отхлебнули из чашек. – Как вам коньяк? Я сказал, что коньяк бесподобен. Коньяк был довольно мерзкий. – Замерзли? Промокли? Первейшее средство от нашей петербургской сырости – это чашка горячего чаю и коньяк. – Да? – Вы собираетесь писать о Тибете? – Да. – В Тибете сейчас хорошо. Ранняя осень. Вы были в Тибете? – Не доводилось. А вам? Профессору доводилось бывать в Тибете. Причем не в непальском Тибете, куда повадились последнее время ездить всякие волосатые идиоты… он был в настоящем китайском Тибете, куда редко кто из нынешних умников добирался… а уж раньше в те края и вовсе было не попасть. – А я вот там был. Участвовал в ритуалах. Я, между прочим, занимаюсь тантризмом двадцать лет! Вы можете себе представить, а? У меня, между прочим, более сорока печатных работ на эту тему! И несколько томов опубликованных переводов. Я сказал: «Как интересно!» Потом сказал то же самое еще дюжину раз подряд. Прежде, чем мы допили коньяк, профессор Александр Сергеевич Толкунов рассказал мне о том, чем занимался в Тибете. Самыми приличными словами в его рассказе были: «сексуальное единение с богиней Кали»… Интересными штуками занимаются нынче университетские профессора. Я еще раз хлебнул из чашки. Коньяк кончился. Слушать профессора мне надоело. Нащупав во внутреннем кармане куртки листок, я вытащил его и положил перед профессором. – Вы не могли бы перевести, что здесь написано? – «Шунтак-шивати, лакшитмтхара дивья-вирупаши, дакшина кадимата…» Интересный текст. – Да? – Разумеется, я могу это перевести! Будете записывать? – Буду. – Записывайте: «О Шакти, как прекрасна твоя черная кожа! Ты темна, как грозовая туча! ты истощена голодом! ты жуешь сырое мясо! Груди твои высоки! твои ягодицы округлы!..» Успеваете? – Сейчас… «Ягодицы…» – «Твои зубы выступают вперед! Из твоих ушей, как серьги, свисают два разложившихся трупа! их головы отрублены твоим мечом! Ты, Шакти, проявляешь инициативу в сексуальной игре с Махакалой, кровь струйкой стекает с его полового члена!..» Ну и так далее… – Господи помилуй! Что это? – Довольно типичный текст. То есть стандартные выражения. Кроме вот этого: «Он вводит свой сияющий бриллиант в твое влагалище!..» Это что-то новенькое. А так – обычный текст из ритуала «рага-марга». Профессор подлил себе чаю и еще раз пробежал текст глазами. – Да… стандартные формулы… «Вводит свой сияющий бриллиант в твое влагалище…» Откуда здесь бриллиант? Где вы это взяли? – Так… Досталось по случаю. Я достал из пачки «Lucky Strike» новую сигарету и задал последний интересовавший меня вопрос: – Скажите, Александр Сергеевич, а фамилия Кострюков вам о чем-нибудь говорит? Я слышал, был такой тибетолог в начале века… Я смотрел на профессора. Профессор смотрел на меня и бледнел на глазах. Выглядело это так, словно кровь вдруг вся, целиком, ушла из его громадного тела. Он стал даже не белым, а каким-то… зеленым. Меньше чем за минуту из розовощекого здоровяка он превратился в руину. – Это мантра Кострюкова, да? В тон ему я ответил шепотом: – Не знаю. – Откуда она у вас? Он все еще держал в руках пергаментный лист. С трудом, как будто преодолевая сопротивление, он оторвал взгляд от моего лица, медленно заскользил глазами по строчкам и, дочитав до конца, выпустил пергамент из рук. Листок упал на липкий, залитый пивом стол. – Пойдемте поговорим в моем кабинете. Здесь слишком много народу. Мы вышли из буфета, поднялись на четвертый этаж, долго шли по неосвещенным, заставленным шкафами коридорам, затем спустились на второй, потом он остановился перед дверью с табличкой: «Вост. факультет. Толкунов А. С., профессор», отпер дверь своим ключом и пропустил меня вперед. Кабинет оказался вытянутым и узким. Со множеством книжных шкафов и всего одной лампочкой на витом шнуре под потолком. Профессор походил по кабинету, а потом сел на подоконник. Мы помолчали. Наконец он сказал: – У вас есть какое-нибудь удостоверение личности? – Пожалуйста. Профессор запустил руку за ворот свитера, извлек из нагрудного кармана рубашки очки и водрузил их на мясистый нос. Удостоверение мое он рассматривал долго и пристально. Мы опять помолчали. – Так что же насчет Кострюкова? – Насчет Кострюкова? А что с ним? Был такой востоковед у нас в университете. Заведовал кафедрой. Написал диссертацию «Простонародные формы культа святых в тантрическом буддизме». Ездил в Тибет, привез оттуда мощи Джи-ламы. – Чьи мощи? – Джи-ламы. Это тибетский святой. Инкарнация бога-мстителя Махакалы. Очень колоритный деятель… Неужели не слышали? Он слез с подоконника, подошел к книжному шкафу со стеклянными дверцами, покопался внутри и протянул мне брошюру. – У меня была аспирантка. Она занималась той же темой, что и Кострюков. Книжку вот выпустила. Ее звали Ирина. Фамилия – Ляпунова. Ирка-блондинка… Красивая… совсем молодая и удивительно талантливая. Я, дурак старый, даже приударить за ней думал. Все были уверены, что мы поженимся… – И что? – В прошлом году она поехала в Тибет собирать материал для кандидатской и погибла… Двадцать три года. Глупая смерть. Если хотите, можете взять почитать. – Спасибо, профессор. Обязательно прочту. – Пожалуйста. Прочтите… Надеюсь, вы понимаете, в какую историю влезаете. – Что вы имеете в виду? Профессор Толкунов долго и пристально смотрел на меня поверх дурацких очков в роговой оправе. Он сидел сгорбившись, безвольно опустив руки, и от него воняло отчаянием. Запах напоминал ветчину, забытую на время отпуска в выключенном холодильнике. – Хочется вам в этой истории покопаться – копайтесь на здоровье. Только имейте в виду: первым в Европе Джи-ламой стал заниматься Кострюков. Еще в начале тридцатых. Написал диссертацию, съездил в экспедицию. А в конце тридцатых его расстреляли. Вместе с семьей и всеми членами экспедиции. Потом, после войны, немец один заинтересовался. Помню, все письма писал в Кунсткамеру, вышлите, мол, фотографию мощей. Этот умер от рака. Буквально за полгода сгнил живьем на глазах у изумленных докторов. Потом Ирина… моя аспирантка. Поехала в горы и там сорвалась с утеса. Разбилась так, что даже собирать было нечего.