анул через красный больничный забор. – Понимаешь, мимо милиционера на улицу не пройдешь. Он ворота на ключ запирает. Сам в будке сидит, телик смотрит, а дверь открыта, все видно. Зато если за главный корпус зайти, то по тополям, как по лесенке, на стену забраться можно. А там просто: спрыгиваешь на крышу пивного ларька – и вперед. – Как пацан. Дай этому офицеру пять долларов США, он тебе ворота откроет и честь отдаст. Или у тебя нет пяти долларов? – Ты не врубаешься, во что я вляпался. Это же режимная больница. За уход из стационара там положена статья Уголовного кодекса. Все серьезно! Там одних сифилитиков – полтора этажа. И у половины мозги уже через уши капают. Их выпусти наружу – через неделю в городе ни одной здоровой тетки не останется… Он встал, открыл еще одно пиво, отхлебнул и улыбнулся. – Ты бы знал, чего я там насмотрелся! Вот бы тебя туда! – Зачем это? – На этом материале ты бы сделал себе самое скандальное имя в отечественной журналистике. – Мне хватает и тех лавров, какие есть. Чужих не надо. – Лох ты, Стогов, и больше никто. Это же школа жизни! Со мной парень в палате лежит – он вообще не ходит. На процедуры в коляске ездит. У него кличка Мересьев. Я спрашиваю: что это за болезнь? Знаешь, что он ответил? У меня, говорит, за всю жизнь всего одна девчонка была, и я от нее заразился гонореей. Дело-то пустяшное: три дня уколов – и ты в строю. Но он не знал. Решил, что он у девчонки тоже единственный. И не обращал внимания на рези и боль в паху. Долго не обращал – лет пять. А потом – хлоп! – у парня поражение суставов и отказали ноги. Навсегда! Ты врубаешься? Парень делал секс всего с одной девицей в жизни и теперь никогда не сможет ходить! – Чего ж ты сбежал? Сидел бы в больнице. Набирался жизненного опыта. – А скучно там. Пока колют пенициллин – вроде ничего. А как доколют – целую неделю лежишь и ждешь: не закапает ли снова. У меня анализы только в следующую среду будут брать. Что ж мне, там до среды и сидеть? – Да-а. Осокин ухмыльнулся, еще раз отхлебнул из бутылки и продолжал: – Позавчера я с девчонкой познакомился. – Где? – В больнице. – Как это? – Приехала откуда-то… в общем, из задницы. Учится на медсестру. У нас уборщицей подрабатывает. У нее на отделении комнатка с кушеткой. Все по-человечески. Она мне с утра говорит: ты, Леша, парень нормальный. А ведь бывают уроды – вскроешься!.. Выхожу как-то ночью на задний двор, а там… Мужики!.. Такое делают!.. Я к дежурному врачу. Бегом. Он милицию вызвал. И их всех троих забрали. Я ее спрашиваю: «Не понял, почему троих?» А она обиделась и к стенке отвернулась… – Слушай, как ты можешь?.. В больнице, с медсестрой… Совести у тебя нет… Ты ведь не от гриппа лечишься… – А что такого? Она же медсестра! Пусть сама думает… – Тебе этого не хватило, да? И ты решил устроить веселенький уик-энд? С телками и алкоголем? – С алкоголем – да. А насчет телок – не знаю. Как получится. – И чего ты хочешь от меня? – Напейся с другом. – Вообще-то люблю это дело. Но сегодня я немного занят. – Ирландцы? – Ага. – Расскажи, что там нового? Я достал себе еще бутылку пива и рассказал Осокину последние новости. – А твой капитан знал, что Дебби встречалась с Шоном еще в Ирландии? – Наверное, нет. – Но предложил следить именно за ней? – Предложил. – А ты все равно думаешь, что она не убивала? – Леша, чего тебе надо? – Я хочу разобраться. – Ты бы лучше со своей сигаретой разобрался. Пеплом всю кухню засыпал. Будь осторожнее – вдруг нечаянно уронишь его и в пепельницу. Осокин усмехнулся. – Стогов, что у тебя с этой девицей? – Иди к черту. Я поставил пустую бутылку на стол и ушел с кухни. Я застелил кровать, погромче включил радио и даже успел подумать о том, как бы мне для сегодняшнего вечера одеться? Потом в дверях появился Осокин. – Я подумал… знаешь… будет лучше, если я пойду к ирландцам с тобой. – Если ты думаешь, что я в восторге, то повнимательнее взгляни на выражение моего лица. Осокин внимательно посмотрел на выражение моего лица. – Если бы я был маленькой девочкой, я бы описался от испуга. – Только не писайся у меня в квартире. Я боюсь твоих болезней как огня. – Куда пойдем? Спорить с Осокиным бесполезно. Если он решит испортить кому-нибудь жизнь, то ни за что не отступится от своего намерения. Я сел на диван и закурил. – Не знаю… У меня впечатление, что за эту неделю я сводил ирландцев всюду, куда было возможно. – Пойдем в национальный бар. – В какой? – В какой-нибудь. – Я не люблю ходить в национальные бары. Ты же знаешь. – Ты водил их в «Долли»? «Вот черт!» – подумал я. Почему-то эта мысль до сих пор не приходила мне в голову. «Долли» – это один из двух ирландских баров Петербурга. Сводить ирландцев в ирландский бар я не сообразил. – Не знаю… Можно, наверное… Но там ведь дорого… – Не жмись, они наши гости. – У тебя сколько денег? – У меня нет ни копейки. Я, если ты забыл, сбежал из больницы в чужих брюках и ботинках такого размера, что чуть не потерял их по дороге. – То есть платить буду я? – Только не говори, что у тебя не найдется лишних пятидесяти долларов, чтобы угостить больного друга кружечкой «Гиннесса». – Леша, давай лучше я приглашу своего заболевшего друга в аптеку и куплю ему лекарств. Чтобы друг поправился и смог самостоятельно зарабатывать себе на пиво. – Кроме того, тебе придется дать мне что-нибудь надеть. И поищи в своем притоне приличный одеколон – я задыхаюсь от запаха медикаментов. Когда через полчаса мы были готовы к выходу и прошли на кухню, чтобы выпить еще по бутылке пива, Осокин заглянул мне в лицо. – А она действительно красивая? – Кто? – Не придуривайся. Я подумал. – Красивая. Очень красивая. – Покажи мне ее. Уж я-то сразу пойму, способна женщина на убийство или нет.