Вслед за утешением жить малым есть еще наука жить ничем. Это две комнаты, стоящие рядом: в одной темно, но в другой не видать ни зги.
Фантина научилась обходиться зимой без огня, научилась отказывать себе в удовольствии держать птичку, съедающую на лиар проса в двое суток, научилась превращать юбку в одеяло и одеяло в юбку, научилась экономить свечи, обедая при свете окна противоположного дома. Никому в голову не может прийти все, что умеют извлечь из одного су некоторые жалкие существа, состарившиеся в нищете и честности. Умение изворачиваться доходит у них до таланта. Фантина приобрела этот талант и несколько приободрилась. В это время она сказала одной из своих соседок:
— Вот видите, я говорю самой себе, что, кладя на сон по пяти часов в сутки и остальное время проводя за шитьем, я могу заработать себе на хлеб. Человеку, когда невесело на душе, плохо естся. Следовательно, с лишениями, заботами и коркой хлеба с одной стороны и моим горем — с другой, я буду сыта.
Иметь ребенка при себе в ее горе было бы большим утешением. Она даже подумывала взять ее. Но как же заставить малютку разделять ее лишения? Кроме того, она была должна Тенардье! С ними ей нечем было расквитаться. А дорога? На какие деньги ей отправиться?
Старушка, преподававшая ей то, что можно назвать наукой лишений, была святая личность; звали ее Маргаритой; она была набожна хорошей набожностью; неимущая сама, она была милосердна к бедным и даже к богатым, была грамотна настолько, что могла подписать свое имя, и веровала в Бога, то есть обладала истинным знанием.
Такой добродетели много внизу — когда-нибудь она попадет наверх. У земной жизни, к счастью, есть завтрашний день.
В первое время Фантина была так подавлена стыдом, что не смела выходить из дома.
На улице она чувствовала, что на нее оборачиваются прохожие и что за спиной показывают на нее пальцем; все смотрели на нее, и никто ей не кланялся. Едкое и холодное презрение прохожих пронизывало ее тело и душу, как струя пронзительного холодного ветра.
В маленьких городах павшую девушку словно раздевают донага насмешливые и любопытные взоры толпы. В Париже, по крайней мере, никто не знает тебя, и эта неизвестность заменяет плащ. С какой радостью Фантина возвратилась бы в Париж. Но это было невозможно.
Пришлось привыкать к презрению, как она уже привыкла к нищете. Мало-помалу она и с этим освоилась. После двух или трех месяцев она стряхнула с себя чувство стыда и начала ходить по улицам как ни в чем не бывало. «Ах, не все ли мне равно?» — говорила она.
Она показывалась на улице подняв голову, с горькой улыбкой на губах, чувствуя, что становится наглой.
Госпожа Виктурниен видела иногда из своего окошка проходившую мимо Фантину, замечала бедность «этой твари», которой, по ее милости, «показали надлежащее ей место», и торжествовала. И у злых бывают минуты черной радости.
Избыток работы утомлял Фантину, и ее кашель усилился. Она иногда говорила своей соседке Маргарите: «Пощупайте мои руки, как они горят!» Тем не менее по утрам, когда она расчесывала обломком старого гребня свои роскошные волосы, блестевшие, как шелк, у Фантины бывали минуты счастливого кокетства.
X. Последствия триумфа добродетели
Ей отказали в конце зимы; прошло лето, но зима вернулась. Наступили короткие дни и недостаток работы. Зимой нет ни тепла, ни света, вечер и утро сливаются в туман, в потемки, за окном серо, ничего не видать. Небо словно свинцовый свод. Весь день сидишь, как в погребе. Солнце выглядит нищим. Ужасное время года! Зима превращает падающую с неба воду и человеческое сердце в камень. Кредиторы преследовали Фантину.
Заработки ее были слишком скудны — долги росли. Тенардье, недовольные ее неаккуратностью, шпиговали ее письмами, приводившими ее в отчаяние своим содержанием и разорявшими ее на почтовые расходы. Однажды они написали ей, что ее маленькая Козетта совсем обносилась, что ей нужно купить в эти холода хотя бы теплую юбку и что матери следует выслать на эту покупку десять франков. Фантина, получив это письмо, целый день комкала его в руках. Вечером она вошла к цирюльнику, магазин которого находился на углу их улицы, и вытащила гребень. Чудесные, белокурые ее волосы рассыпались до колен.
— Какие прекрасные волосы! — воскликнул цирюльник.
— Сколько вы за них дадите?
— Десять франков.
— Стригите.
Она купила теплую юбочку и послала ее Тенардье. Эта юбка привела Тенардье в ярость. Они отдали ее Эпонине. А бедный Жаворонок продолжал дрожать.
Фантина думала: «Моей крошке тепло, я одела ее своими волосами». Она прикрывала остриженную голову кисейными круглыми чепцами и в этом наряде все еще была миловидна. Но в сердце Фантины происходила тяжелая перемена. С тех пор как ей нельзя уже стало расчесывать красивой косы, ей все опостылело на свете. Она долгое время наряду со всеми, чтила дядюшку Мадлена; но, повторяя себе, что он, выгнав ее, был причиной ее несчастья, она возненавидела его, его в особенности. Проходя мимо фабрики в те часы, когда рабочие отдыхают у ворот, она насильно смеялась или распевала.
Одна старая работница, услышав однажды этот смех и это пение, сказала: «Вот девушка, которая кончит плохо».
Она взяла любовника, первого подвернувшегося мужчину, не любя его, чисто из бравады и с отчаянием в душе. Это был негодяй, какой-то странствующий музыкант, праздношатающийся лентяй, который бил ее и расстался с ней с тем же чувством отвращения, с каким она сошлась с ним.
Зато она обожала свою малютку.
Чем более она опускалась, чем более сгущался вокруг нее мрак, тем ярче разгоралось ее чувство к этому ангелочку. Она говорила себе: «Как только разбогатею, возьму к себе мою Козетту», и эта мысль заставляла ее улыбаться. Она не переставала кашлять и временами чувствовала испарину вдоль спины.
И вдруг она получила от Тенардье письмо следующего содержания: «Козетта заболела болезнью, которая не минует здесь никого. Называют эту болезнь сыпной лихорадкой. Нужны дорогие лекарства. Для нас это разорительно, и мы не можем тратиться. Если вы не пришлете нам сорока франков в течение недели, то дочь ваша умрет». Прочитав письмо, она расхохоталась и сказала старой соседке:
— Хороши, нечего сказать! Подавай им сорок франков! Такую безделицу! Ведь это два наполеондора! Откуда я их возьму? Как глупы эти крестьяне!
Однако она вышла на лестницу и перечла там письмо у окна. Затем сбежала с лестницы вприпрыжку и продолжала хохотать. Кто-то, повстречавшись с ней, спросил:
— Что с вами случилось, что вы такая веселая?
— Я получила глупое письмо из деревни, — ответила она. — У меня требуют сорок франков. Эдакое дурачье!
Проходя по площади, она увидела много народа, собравшегося вокруг странного экипажа, на крыше которого стоял, ораторствуя, человек, одетый с ног до головы в красное. Это был странствующий шарлатан-дантист, предлагавший публике вставные челюсти, мази, порошки и эликсиры.
Фантина вмешалась в толпу и принялась хохотать вместе с остальными над речью шарлатана, пересыпанной жаргоном для забавы черни и изысканными выражениями по адресу чистой публики. Зубодер заметил смеявшуюся красивую девушку и воскликнул:
— У вас славные зубы, девушка-хохотушка. Если вы согласитесь продать мне ваши резцы, я заплачу за каждый по наполеондору.
— Это что значит, мои резцы? — спросила Фантина.
— Резцами называются два верхних передних зуба, — ответил дантист.
— Ах, какие вы говорите гадости! — воскликнула Фантина.
— Два наполеондора! — проворчала беззубая старуха. — Вот счастливица, подумаешь!
Фантина убежала, зажимая себе уши, чтобы не слышать хриплого голоса шарлатана, горланившего ей вслед: