Архиепископ Иларион (Троицкий) вскоре был увезен из Соловков, с ним вместе исчезли и "сергианские настроения" у многих. Упорными "сергианами" оставались только архиепископ Антоний и, особенно, епископ Иоасаф (Жевахов). Они не пожелали даже увидеться и побеседовать с епископом Максимом. Зато епископы Виктор, Иларион Смоленский и Нектарий довольно быстро нашли возможность не только встретиться, но и сослужить с владыкой Максимом на тайных катакомбных Богослужениях в глуши Соловецких лесов. "Сергиане" же вели себя слишком осторожно и никаких тайных Богослужений никогда не устраивали. Зато и лагерное начальство относилось к ним более снисходительно, чем к тем епископам, священникам и мирянам, о которых было известно, что они "не признают" ни митрополита Сергия, ни "советской Церкви".
Всех арестованных по церковным делам (а таковых, по официальной секретной статистике, в 1928-29 годах в Соловках было до 20 %), при допросах обязательно спрашивали, как они относятся к "нашему" митрополиту Сергию, возглавляющему "советскую Церковь". При этом ликующие чекисты-следователи со злорадством и сарказмом доказывали "строгую каноничность" митрополита Сергия и его декларации, которая "не нарушила ни канонов, ни догматов".
Отрицая катакомбную Церковь, соловецкие "сергиане" отрицали и "слухи" о том, что митрополиту Сергию писались обличительные послания и ездили протестующие делегации от епархий. Узнав, что мне, светскому человеку, лично пришлось участвовать в одной из таких делегаций, архиепископ Антоний Мариупольский однажды, находясь в качестве больного в лазарете, пожелал выслушать мой рассказ о поездке к митрополиту Сергию вместе с представителями от епископата и белого духовенства. Владыки Виктор и Максим благословили мне отправиться в лазарет, где лежал архиепископ Антоний, и рассказать ему об этой поездке. В случае, если он после моего рассказа обнаружил бы солидарность с протестовавшими против "новой церковной политики", мне разрешалось взять у него благословение. В случае же его упорного "сергианства" благословения я не должен был брать.
Беседа моя с архиепископом Антонием продолжалась более 2-х часов. Я ему подробно рассказал об исторической делегации Петроградской епархии в 1927 году, после которой произошел церковный раскол. В конце моего рассказа архиепископ Антоний попросил меня сообщить ему о личности и деятельности владыки Максима. Я ответил ему очень сдержанно и кратко, и он заметил, что я не вполне ему доверяю. Он спросил меня об этом. Я откровенно ответил, что мы, катакомбники, опасаемся не только агентов ГПУ, но и "сергиан", которые неоднократно предавали нас ГПУ. Архиепископ Антоний был очень взволнован и долго ходил по врачебному кабинету, куда я его вызвал, якобы для осмотра, как врач-консультант. Затем, вдруг, он решительно сказал: "А я все-таки остаюсь с митрополитом Сергием". Я поднялся, поклонился и намеревался уйти. Он поднял руку для благословения, но я, помня указания владык Виктора и Максима, уклонился от принятия благословения и вышел.
Когда я рассказал о происшедшем владыке Максиму, он еще раз подтвердил, чтобы я никогда не брал благословения упорных "сергиан". "Советская и катакомбная Церкви несовместимы", - значительно, твердо и убежденно сказал владыка Максим и, помолчав, тихо добавил: "Тайная, пустынная, катакомбная Церковь анафематствовала "сергиан" и иже с ними".
Несмотря на чрезвычайные строгости режима Соловецкого лагеря, рискуя быть запытанными и расстрелянными, владыки Виктор, Иларион, Нектарий и Максим не только часто служили в тайных катакомбных Богослужениях в лесах острова, но и совершили тайные хиротонии нескольких новых епископов. Совершалось это в строжайшей тайне даже от самых близких, чтобы в случае ареста и пыток они не могли выдать ГПУ воистину тайных епископов. Только накануне моего отъезда из Соловков я узнал от своего близкого друга, одного целибатного священника, что он уже не священник, а тайный епископ.
Общим духовником для всего епископата и белого духовенства катакомбников на острове Соловки был замечательный исповедник протоиерей Николай Пискановский (из Воронежа). Его глубоко чтил владыка Максим и называл "адамантом Православия". Однажды владыка Максим, с глубоким душевным волнением и умиленными слезами (он редко бывал в таком состоянии), показал мне открытку, полученную отцом Николаем от своей жены и отрока сына. В этой открытке было написано: "Мы всегда радуемся, думая о твоих страданиях в лагере за Христа и Его Церковь. Радуйся и ты о том, что и мы сподобились быть снова и снова гонимыми за Господа".
Тайных катакомбных "храмов " у нас в Соловках было несколько, но самыми "любимыми " были два: "Кафедральный собор" во имя Пресвятой Троицы и храм во имя святителя Николая Чудотворца. Первый представлял собою небольшую поляну среди густого леса в направлении на командировку "Саватьево". Куполом этого храма было небо. Стены представляли собою березовый лес. Храм же святителя Николая находился в глухом лесу в направлении на командировку "Муксольма". Он представлял собою кущу, естественно созданную семью большими елями. Чаще всего тайные Богослужения совершались именно здесь, в церкви святителя Николая. В "Троицком же кафедральном соборе" Богослужения совершались только летом, в большие праздники и, особенно торжественно, в день Святой Пятидесятницы. Но иногда, в зависимости от обстоятельств, совершались сугубо тайные Богослужения и в других местах. Так, например, в Великий Четверток 1929 года служба с чтением 12-ти Евангелий была совершена в нашей камере врачей, в 10-й роте. К нам пришли, якобы по делу дезинфекции, владыка Виктор и отец Николай. Потом, как в катакомбах, отслужили церковную службу, закрыв на задвижку и дверь. В Великую же Пятницу был прочитан по всем ротам приказ, в котором сообщалось, что в течение 3-х дней выход из рот после 8 часов вечера разрешается только в исключительных случаях, по особым письменным пропускам коменданта лагеря.