"Я прошу меня освободить от этой комиссии, - сказал профессор Жижиленко. - Я сам монах и женщин, да еще монахинь, осматривать не хотел бы..."
Профессор Жижиленко от этой комиссии был освобожден, и я один отправился свидетельствовать этих монахинь.
Когда я вошел в барак, где они были собраны, увидел чрезвычайно степенных женщин, спокойных и выдержанных, в старых, изношенных, заплатанных, но чистых черных монашеских одеяниях.
Их было около тридцати человек. Все они были похожи одна на другую и по возрасту всем можно было дать то, что называется "вечные 30 лет", хотя, несомненно, здесь были и моложе, и старше. Все они были словно на подбор, красивые русские женщины, с умеренной грациозной полнотой, крепко и гармонично сложенные, чистые и здоровые, подобно белым грибам-боровикам, не тронутым никакой червоточиной. Во всех лицах их было нечто от выражения лика скорбящей Богоматери, и эта скорбь была такой возвышенной, такой сдержанной и как бы стыдливой, что совершенно невольно вспомнились стихи Тютчева об осенних страданиях бесстрастной природы, сравниваемых со страданиями глубоко возвышенных человеческих душ.
"Ущерб, изнеможенье, и на всем
Та кроткая улыбка увяданья,
Что в существе разумном мы зовем
Возвышенной стыдливостью страданья"...
Вот передо мной и были эти "разумные существа" с "возвышенной стыдливостью страданья".
Это были русские, именно лучшие русские женщины, про которых поэт Некрасов сказал:
"Коня на скаку остановит,
В горящую избу войдет".
И которых он же определял, как
"все выносящего русского племени"
"многострадальную мать".
Эти монахини были прекрасны. Ими нельзя было не любоваться. В них было и все очарование нерастраченной "вечной женственности", и вся прелесть неизжитого материнства, и в то же время нечто от эстетического совершенства холодного мрамора Венеры Милосской и, главное, удивительная гармония и чистота духа, возвышающего их телесный облик до красоты духовной, которая не может вызывать иных чувств, кроме глубокого умиления и благоговения.
"Чтобы не смущать их я уж лучше уйду, доктор", - сказал встретивший меня начальник командировки, который должен был присутствовать в качестве председателя медицинской комиссии. Очевидно, и чекистской души как-то коснулось веяние скромности и целомудрия, исходивших от этих монахинь. Я остался с ними один.
"Здравствуйте, матушки", - низко поклонился я им. Они молча отвечали мне глубоким поясным поклоном.
"Я - врач. Я прислан освидетельствовать вас..."
"Мы здоровы, нас не надо свидетельствовать", - перебили меня несколько голосов.
"Я верующий, православный христианин и сижу здесь по церковному делу".
"Слава Богу", - ответили мне опять несколько голосов.
"Мне понятно ваше смущение, - продолжал я, - но я не буду вас осматривать... Вы мне только скажите, на что вы жалуетесь, и я определю вам категорию трудоспособности..."
- "Мы ни на что не жалуемся. Мы здоровы".
- "Но ведь без определения категории трудоспособности вас могут послать на необычайно тяжелые физические работы..."
- "Мы все равно работать не будем, ни на тяжелых, ни на легких работах".
- "Почему?" - Удивился я.
- "Потому что на антихристову власть мы работать не будем..."
- "Что вы говорите, - заволновался я, - ведь здесь на Соловках имеется много епископов и священников, сосланных сюда за исповедничество, они все работают, кто как может. Вот, например, епископ Виктор Вятский работает счетоводом на канатфабрике, а в "Рыбзверпроме" работает много священников. Они плетут сети... Ведь это апостольское занятие. По пятницам они работают целые сутки, день и ночь, чтобы выполнить задание сверхсрочно и тем освободить себе время для молитвы - вечер в субботу и утром в воскресенье..."
- "Мы не осуждаем их. Мы никого не осуждаем". - Степенно ответила одна из монахинь постарше, "Но мы работать по принуждению антихристовой власти не будем".
- "Ну тогда я без осмотра напишу вам всем какие-нибудь диагнозы и дам заключение, что вы не способны к тяжелым работам... Я дам вам всем 2-ю категорию трудоспособности..."
- "Нет, не надо. Простите нас, но мы тогда должны будем сказать, что Вы неправду написали... Мы здоровы, мы можем работать, но не хотим работать, и работать для антихристовой власти не будем, хотя бы нас за это и убили..."
- "Они не убьют, а замучат вас", - тихим шепотом, рискуя быть подслушанным, сказал я с душевной болью.
- "Бог поможет и муки претерпеть", - так же тихо сказала одна из монахинь, самая младшая.