— Чем занимаюсь? Да ничем особенным: скромный биржевый маклер.
Я постарался ничем не выдать удивления: работу более неподходящую для него трудно было и вообразить.
— Отлично! Мне как раз нужен человек, который знает, как делать деньги, — я вовремя остановился, вспомнив, как много получил от него в свое время, ничего не дав взамен. Потом спросил о семье.
— Мама умерла во время войны. Отец, видимо, до конца жизни останется инвалидом. Сёстры, конечно же, со мной, дома.
— Как продвигается литературная деятельность?
— Литературная? — вопрос мой, кажется, застал его врасплох.
— Ну да; монография Беддоуза, анализ рукописей Донна, — я всегда гордился хорошей памятью, и, видно, не зря.
— А, все, на что «Эрроу пресс» зарились перед войной, — он невесело усмехнулся. — Бумажный дефицит решил все проблемы.
— Ну а фольклорные сборники, очерки местной истории?
— Ну и память у тебя, Баффер, — впервые он вспомнил о моем школьном прозвище, — Видишь ли… Как-то не вписывается все это в мой образ жизни. Когда приходится содержать семью…
— Так ты женат?
— Ну да! — в его тоне мне послышался упрек. — Ты не помнишь Фабиенн?
Фабиенн, Фабиенн… Отчаянное усилие — и необычное имя соединилось в памяти с несколько смутным, расплывчатым образом; кажется, Арнольд познакомил нас на одном из выпускных балов. Он, правда, становился на удивление скучен каждый раз, когда речь заходила о чем-то личном: вряд ли от него я тогда мог узнать об этой девушке многое. Я поспешил с запоздалыми поздравлениями; а заодно заметил, что неплохо бы как-нибудь познакомиться поближе.
— Ну конечно! — встрепенулся он. — Фабиенн будет в полном восторге. Мы ведь с ней часто о тебе вспоминали. Обязательно нужно встретиться… а хотя бы вот в этот уик-энд! — и он, в подтверждение серьезности своих намерений, достал из кармана записную книжку.
— А дети у вас есть? — спросил я робко. Одна уже мысль о доме, кишащем буйной человеческой порослью, некоторых убежденных холостяков доводит до нервных судорог.
— Один — Доминик-Джон. Когда в доме гости, он отправляется к бабушке, матери Фабиенн. Она, правда, слишком его балует: каких-нибудь несколько часов — и все мое воспитание насмарку. Парень не по годам развит, и давно бы пора ему в школу, да вот врачи советуют с этим повременить: насилие, мол, над психикой, и все такое.
Он перелистнул странички и ткнул куда-то карандашом:
— Подходит?
— Да, кстати, — вспомнил я уже на остановке такси, — я-то пытался успеть на поезд. А ты куда так мчался?
— Вот уж действительно, кстати. Я ведь совсем забыл, что шел на прием к врачу.
— Что-нибудь серьезное? — спросил я почти автоматически: и без вопросов ясно было, что на здоровье мой друг не жалуется.
— А тебе-то что?
Я поднял глаза и обомлел: вместо знакомого лица на меня глядела холодная маска, злобный огонек горел в глазах. На этот раз я, наверное, не сумел скрыть изумления. Потому что лицо его вдруг исказилось гримасой ужаса; челюсть отвисла, дряблые щеки мелко задрожали.
— Баффер, милый, неужели я тебя чем-то обидел?
Я заставил себя рассмеяться. По правде говоря, этот приступ раскаяния озадачил меня не меньше, чем всплеск раздражения.
— Ты только не думай, будто я пытаюсь влезть в твои личные дела.
— Да я и не думаю ничего такого! — выкрикнул он отчаянно. — Просто не понимаю, что со мной случилось.
Он прикусил губу, пытаясь сдержать набежавшие слезы; затем с жаром ухватил меня за локоть.
— Прошу тебя, забудем об этом! Ты спрашивал, что со мной? Да ничего страшного: Фабиенн считает, что мне нужно иногда… консультироваться.
Он кивнул швейцару, остановившему для нас такси, и легонько подтолкнул меня вперед.
— Ну давай. «Живи до ветхой старости и пусть корона Славы благословит чело твое…» До пятницы!
Пока автомобиль рассекал просторы безбрежного моря огней на мокром асфальте вечернего Стрэнда, я все пытался вспомнить, откуда же эта строка. Мгновенное озарение — и память перенесла меня в Хартон, на много лет назад.