- Кто это? - спросил Лев Ильич.
- Моя приятельница - хорошая, своя баба. Да она из твоего профсоюза - в журналах печатается, по искусству - Юдифь Эппель.
- Эппель? - вздрогнул Лев Ильич.
- Ну да, ты должен ее знать, у вас общие друзья, еще она в университете преподает, профессор...
- Не знаю. Просто я слышал сегодня эту фамилию. Только там была не та... Эппель. И профсоюз не тот. И история другая - страшная.
- А тут и нет никакой истории. Ее муж работает вместе с Лепендиным, а сейчас он заграницей - на конгрессе, куда Лепендина, если б он и захотел, не пустили. Теперь-то что... А с этим все нормально.
- Да уж несомненно нормально.
- Ах ты про это? - она кивнула на мебель. - Они такие сумасшедшие любители - всю жизнь собирают, меняют, продают, а это вот совсем свежая. Есть какой-то закрытый магазин, не то склад, куда попадают вещи уехавших евреев - с таможни, еще каким-то путем. Там уж не до чего - если какие придирки, люди все бросают. А у нее связи...
Лев Ильич смотрел на Веру во все глаза: она говорила спокойно, просто информировала Льва Ильича о хобби своей милой приятельницы, и Лев Ильич подумал, что тут все дело, наверно, даже не в точке отсчета, а, быть может, в каком-то ином знании, которое ему не открыто, поэтому есть ли у него право начинать возмущаться и становиться в позу фарисея, мгновенно произносящего свой суд и приговор? За эти дни он достаточно получил уроков, перестал верить своему пониманию людей, оказывавшемуся всякий раз всего лишь самым поверхностным, каким, впрочем, и был весь его предыдущий опыт. "Что тебе за дело до этого дома и его хозяйки, ты бежал к Вере - вот она перед тобой. А кого ты хочешь видеть, - спросил он себя, - ее или ту, что придумал, тогда можно было б и не торопиться, она ж была с тобой и все эти дни без нее, а раз того тебе недостаточно..." Все это было так, только садиться в эти кресла ему почему-то не хотелось...
Вошла Юдифь, толкая перед собой стеклянный столик на колесиках, а на нем бутылки, закуски, фрукты...
- Вот вам и овес, - ослепительно улыбнулась она: поверх кофты на ней теперь был кокетливый фартучек, туго облегавший ее крутые бедра, затянутые в черные брюки. - А как вам мое стойло?.. Между прочим, "Людовик ХV" - рококо. Поглядите, какое удобство в соединении с необыкновенным изяществом и уютом. Нет уж той пышности предшествующей эпохи - барокко Людовика ХIV, нет этой тяжеловесности стиля "буль", смотрите какая вычурность и грациозность?
- Действительно прекрасно, - бормотнул Лев Ильич.
- И что особенно характерно, - продолжала Юдифь, - почти полное отсутствие прямых линий, все углы округлы, все ножки изогнуты... А диван? Каково золоченое дерево? Может быть, это даже не просто соединение трех кресел, а двухместная козетка, а по бокам два кресла. А как удобно, какие подлокотники в креслах - чувствуете?.. Приглядитесь к комоду - часы на нем настоящие, хоть они и не работают, не идут, все руки не доходят - того же времени, по случаю достались. А китайский лак - тоже настоящий, а пейзаж с пагодами, как вам?.. Ящички выдвигаются - смотрите, как неожиданно разрезается композиция! Столик, может, он и декоративный по идее - видите, как инкрустирована доска? - но вполне может служить для дела, как, впрочем, и диванчик. А бронзовые завитки на ножках?.. Правда, обивку пришлось сменить, а гобелен был великолепный гирлянды цветов в корзинах, пастушки, но уж так их высидели! Но серый бархат, по-моему, очень удачно? Только-только после реставрации - знаете, как днем красиво!
- Представляю себе, - чуть успокоился Лев Ильич. "Все-таки после реставрации, это полегче." - Очаровательно. А сесть можно?
- Даже лечь, уже испробовано, - тонко улыбнулась Юдифь. - Вы не в музее, я к вещам отношусь вполне утилитарно, хоть, как вы видите, и с известной долей эстетизма. Во всяком случае, больше смысла, чем коллекционировать этикетки от бутылок или денежные купюры - кстати, не намного дороже... Вы обычно - с "тоником"?.. А может, вы есть хотите, сознавайтесь? Давайте я вам щей, а? Такой мужчина, как вы, в любое время готов съесть тарелку щей?
- Спасибо. Не будем нарушать стиля - ну какие же щи на мебели Людовика ХV? Я против эклектики.
- Браво! А вы мне нравитесь! Жаль, что я на вас смотрела издалека, пока Веруши не было в поле зрения... Ну да еще не все потеряно, вот она скоро...
- Перестань, Юди, - резко оборвала ее Вера, - не надо об этом.
Лев Ильич удивленно взглянул на нее: у Веры потемнели глаза, резко обозначилась морщинка на переносице.
- Пардон. Мужчина, прошу вас, поухаживайте за несчастными дамами... Рекомендую с "тоником".
- Спасибо. Что до меня, то я по рабоче-крестьянски, - Лев Ильич налил себе большой хрустальный бокал джина - что ему здесь оставалось, как не пить. Эх, не так, не так все у него выходило!
- Ну какова выдержка! Или воспитание? - болтала Юдифь, и явно для того, чтоб продемонстрировать гибкое, сильное тело, расстегнула фартучек, изогнулась, швырнула его на диванчик. - Ну хоть бы удивился человек - пьет джин, предлагают "тоник" - и ни единого вопроса: откуда, почему? Или вы ежедневно джин?
- А действительно, - спросил Лев Ильич, - почему и откуда?
- Ну вот, благодарю, напросилась. Знали такого кинорежиссера-документалиста X?
- Нет, простите, не знал, - Лев Ильич налил себе еще и долил дамам. - А джин, верно, замечательный. Особенно после водки, которую я только что позволил себе.
- Благодарю за сравнение - еще бы! Представляю, какую вы пили водку... Так вот, очаровательный человек, умница - ну конечно, ходу ему тут настоящего не было, пришлось уехать...
- Он в Израиле? - спросил Лев Ильич.
- Вот еще, с какой стати! Ему это никогда б ивголову не пришло. В Лондоне он, пока еще не устроен, но уже масса предложений, покупает дом в каком-то чудном месте - кое-что отсюда вывез, пишет очаровательные письма - веселые, блестящие. Я так думаю, что цензура только оттачивает остроумие таких людей, верно, Веруш?.. Правда, Георгий едва ли заедет к нему - мой муж сейчас тоже в Англии, на конгрессе, он человек осторожный, да и верно, ни к чему, раз мы никуда не едем, хотя обидно невероятно! Представляете, двадцатилетние друзья, еще со школы - быть в одном городе и не увидеться! Впрочем, мы с Георгием говорили об этом, я ему сказала: а если ночью, в матросском кабачке, в таверне, за бутылкой рома - случайная встреча? Он мне ответил, что там в каждой таверне кабатчик - лейтенант ГБ. Может это быть?
- Едва ли, - сказал Лев Ильич, - я б скорей поверил про спикера палаты лордов, чем про кабатчика - джин уж больно хорош для этого. А впрочем...
- То-то, что "впрочем". Я считаю, что мы должны быть ответственны, потому что полоса умеренного либерализма, которую мы переживаем, требует с нашей стороны поддержки - зачем дразнить гусей и проявлять неблагодарность? Ну могли б вы представить себе такой вечер в нашей юности - у меня память крепкая самого себя боялись, а сейчас говорите, что в голову взбредет. И есть чем гостя, хоть и позднего, встретить и на что усадить.
- Убедительно, - сказал Лев Ильич. - А называется это "умеренный либерализм"?
- Мое определение, - скромно сказала Юдифь. - Так вот, продолжим про джин. Чтоб очаровательное письмо не показалось ностальгическим смехом сквозь невидимые миру слезы, наш приятель и сдобрил его не менее очаровательной посылкой, причем и письмо по почте, и посылка, оказией, прибыли почти одновременно. А это, между прочим, любопытно с психологической точки зрения. Да и не только с психологической, - Юдифь раскраснелась, ее глаза сверкали. Вы способны, Лев Ильич, к серьезному разговору?
- Сделаю попытку, - учтиво поклонился Лев Ильич.
- Тогда попытайтесь объяснить такой парадокс. Эмигрантка Цветаева пропадала в Париже от голода и ностальгии, ее письма - вы читали, конечно, те, что изданы в Праге? - печальное свидетельство. Но вот не прошло и полвека, а новая эмиграция посылает нам джин и блещет остроумием! Чем вы это объясните?
- Я думаю, прежде всего разницей между Цветаевой и новой эмиграцией. Или, уж коль быть совсем точным - между Цветаевой и вашим корреспондентом.