- И вот, представьте себе, что было дальше, - тихо сказал Лев Ильич, обводя их всех троих глазами. - Представьте, как вытащили его за ворота, как их окружила распаленная, подготовленная к такому финалу толпа, представьте этот залитый солнцем город, но главное, не забудьте того, кто был там с самого начала, кто шел, бежал, влачился с этой толпой до самого конца, а уж коль не был соблюден даже формальный закон, то можно представить себе, какой была эта казнь. И он шел за ними, не отставая ни на шаг, видел, как тело и лицо юноши превращалось в кровавое месиво еще здесь, на улицах, пока они тащили его по городу. Что из того, что он, быть может, не поднял камня, обезумевшие убийцы бросали одежды к его ногам, а стало быть, его роль здесь была явно начальствующей. Он стоял подле, у огромного, в рост городской стены, векового кедра и слышал последний крик Стефана, невероятным усилием вставшего на колени: "Господи! не вмени им греха сего..."
Может ли быть покаяние более страшное, чем то, что предстояло Савлу, может ли быть более чудовищный ад, чем тот, что разверзся в этот миг в его душе?..
2
Лев Ильич замолчал и почувствовал вдруг нестерпимый стыд: как можно так увлекаться собой и тем, что в тебе происходит? Девочка верно сказала, что не понимает ни одного слова, а она пришла к тебе, совершила свой маленький подвиг, наверно, и матери это будет неприятно, значит любит тебя, дорожит тобой, за тебя тревожится - бледная, смешная, живой человечек. "А ведь я и не спросил ее ни о чем..." А у нее своя жизнь - мне неведомая, свой характер мне непостижимый, своя судьба - за которую я отвечаю...
- Вы простите меня, - сказал он. - И ты, Наденька, особенно прости, что я не думая о тебе, говорю, я больше не стану...
- Да нет, папа, я все равно слушаю. Я и правда мало поняла - это ты, ну... как бы сказать, про... Христоса рассказывал - не про него, но из этой книжки?.. Я ничего не знаю про Него, но... то, Что ты говорил, у нас в школе очень похожее случилось. Да вот когда ты уехал в командировку - две недели назад...
Лев Ильич смотрел на Надю, все больше удивляясь - ничего-то он ни про кого не знал, только собой все занимался!
- ...У нас одну девочку исключили из комсомола, из десятого класса. Я ее не знала, ну то есть, видела, конечно, но я ни с кем не дружу из десятого они всегда нас задирают... Нет, вру, я с ней один раз разговаривала. Мы ходили на лыжах - общее занятие с десятыми классами, кросс. А я плохо на лыжах, отстала, вдруг вижу, она стоит под деревом, с лыж сошла, провалилась по колено в снег, стянула шапку, волосы у нее... ну, не как у Игоря, но светлые, в снегу. Я подъехала, смотрю, она смотрит в небо и слезы текут. Я думала, она упала или еще чего с ней. А она говорит: "Я сейчас белку видела и дятла..." "Ну и что, чего ты плачешь-то?" - это я спрашиваю. И еще, говорит, ягоду, рябину, она как живая, как летом... Я так и подумала про нее, что она, как говорят, с приветом. Ну и что ж, что рябина, говорю, значит так и должно быть. И тогда она говорит: "Все это Божье, как и мы, не только мы создания Божии, но и они такие же!.." Кто, спрашиваю, мне даже интересно стало, белка, мол, или рябина? Все, говорит, и дятел, и рябина - все-все... Это вроде того, что только формы разные, и мы друг друга не понимаем, а там - ну, в том смысле, что когда умрем, на том свете - мы все будем вместе и сможем разговаривать - с белкой, с рябиной... А чего ж плакать, я ее спрашиваю, ну и хорошо встретимся, поговорим. "А это я с радости..." - и слезы бегут. Я от нее тогда поехала, потому что мне все это непонятно...
- Как зовут девочку? - спросил Лев Ильич.
- Зовут?.. Люся Васильева. Она хорошая девочка, некрасивая, тихая такая... Ну вот, ее и исключали на общем собрании: за то, что в Бога верит и в церковь ходит. Все ее подруги выступали, они и рассказали: и в церкви ее видели, и иконы дома, и поп к ним приходил. А мать отказалась идти в школу: исключайте, говорит, ваше дело, а нам, говорит, все равно. Прямо так и сказала - это наша директриса сообщила. Ее и исключили - пока не из школы, из комсомола. Она ни от чего и не отказывалась: верно - хожу, молюсь, ну и еще разное. Но я это потому вспомнила, что она тут сказала, похоже, как ты рассказывал. Когда уж перед тем, как голосовать, она стала говорить, вот мне тогда ее слова и влетели в голову, как она про рябину и про белку. Мне, говорит, жалко вас она к своим подругам обращалась, все-таки десять лет вместе, а может и ко всем нам, не знаю. Вы, говорит, думаете, что все на этом свете относительно любовь, дружба. А это не так. Совесть у вас абсолютная, она только спит. А вот когда проснется, так вам тогда станет стыдно и больно - очень мне вас жалко, уж так вам будет плохо, так станете убиваться... Ну, конечно, исключили.
- А ты, - спросила Маша, - тоже голосовала?
- Нет, не голосовала. Только я не из храбрости - какая ж храбрость, когда я в Бога не верю и ничего про это не понимаю. Мне очень понравилось, как она тогда про белку и про рябину, и что мы будем вместе, и что все это не кончится. То есть, это кончится, а будут еще лучше
- Как же ты, - почему-то не отставала от нее Маша, - как же объяснила, почему не голосуешь? Или тоже им про рябину и про белку?..
- Ну что вы! Это я только папе и вам, потому что вы папу любите. А там просто сказала, что Люся мне нравится, а ее подруги нет, что в Бога я не верю, но и подругам этим не верю, а Люсю лучше бы оставили в покое. Они, правда, еще ко мне приставали, а мне, знаешь, пап, очень это все стало без разницы. Я им говорю: а вы меня тоже исключайте - ее за то, что верит в Бога, а меня за то, что не верю. Ну вот и все, они тебя в школу вызывали, а ты был в командировке, а мама не пошла, может, еще вызовут - ты на меня не рассердишься?..
- Что ж ты мне об этом ничего не говорила? - спросил Лев Ильич.
- А когда? Тебя не было. А когда приходил - все не получалось. Да и чего тут говорить, я только боялась, что тебе на работу позвонят, а ты испугаешься.
- Наверно, надо пойти в школу, - подумал вслух Лев Ильич. - А может, мать этой Люси права - зачем к ним ходить, это их проблемы, пусть исключают?.. Хотя это не меня исключат, а тебя...
- Да не исключат, - рассудительно сказала Надя. - За что? Так, поговорят для виду. Им самим невыгодно: что ж, скажут, у вас в школе творится?
Маша поднялась и поцеловала Надю в голову.
- Ну что вы, тетя Маша! - вскрикнула Надя. - Я всех обманываю, вот и вас... сейчас обманула...
Лев Ильич вздрогнул: "Господи, что ж, и ей такой же путь, как и мне?.."
- Ну то есть не обманываю, а хочу казаться лучше. Думаете, я не понимаю, что Люся - человек, а я кто? Так, время провожу. Потому что я могла там выступить и сказать им...
- Ты же сказала? - не отходила от нее Маша.
- Да не сказала, а промямлила, когда меня спросили. И получилось, что опять я хорошая, а какая ж хорошая, если мне за то ничего не было? А Люся одна стояла против всех. У нас такой большой зал есть, и общее собрание, все классы. И учителя. И еще какой-то приехал из райкома. А она одна. Такая тихая. Только в лесу она плакала, потому что ей хорошо было, а здесь - ни слезинки не пролила. А я все боялась, что она заплачет.
- Надо с ней познакомиться, - вставил Игорь. - Хочешь, вместе к ней сходим?
- Не знаю, - сказала Надя, - мне не очень интересно. Конечно, если ей легче будет... Вот когда я тебя увидела, мне захотелось с тобой познакомиться, а с ней... Вот тоже, наверно, потому что она тихая и некрасивая, а ты...