Нет, так тоже нельзя, - Лев Ильич на ходу промокнул грязным платком горящее лицо, - зачем перебарщивать, это тоже какое-то сладострастие начинается в саморазоблачении, тоже, небось, грех. С Машей у него одно, а тут - другое, что он, сексуальный маньяк, что ль, какой, только ему недоставало, действительно, кинуться ей на шею!.. Верно! о том и разговор: то, что он сейчас, прихлопнув дверь, оставил у Маши, всего лишь нечто высшее, ради чего он родился на свет Божий, а потому подождет, не к спеху - а тут загорелось!..
Льва Ильича совсем в жар бросило. Он меж тем четко шел, улицы перебегал, сворачивал, маршрут сразу себе наметил, выбрал еще там, сжав в кулаке телефонную трубку: глаза страшатся - ноги делают! Выбрал, проявил, осуществил свою свободу Лев Ильич, щелкала его вычислительная машина, быстренько отсчитывала варианты, только потрескивала!
Теперь он твердо знал, понял, что не там было начало всему, с ним случившемуся, не там, куда он так торопился, что себя позабывал. Это только спервоначалу так показалось: поезд, невероятность встречи, разговор, подхвативший, продолживший все, что в нем уже и без того говорило, нежность, то, как взяли его за руку и привели... Кто взял, к чему привели?
Нет, про то не готов был думать Лев Ильич, еще надо было ему да не так расшибиться. Другая была встреча - она и стала главной, той, что все определила, а в ней не было ничего невероятного, что бы его остановило или озадачило. Не было разговора, которого он так жаждал, не было воркующей нежности, по которой так истосковался. Вот где была встреча, которой он не узнал, ни за что принял - водку, подкрашенную компотиком, проглотил, комнату пришел снимать, а оно вон чем обернулось! Да и теперь все так же было - что в нем изменилось-то, где он, опыт, чему он его научил? От настоящего, подлинного, сломя голову кинулся бежать по первому знаку, едва ему заигранная пластиночка прохрипела...
Теперь она хрипела на всю лестничную площадку, только лифт остановился: "Утомленное солнце нежно с морем прощалось..."
Вера бросилась к нему, обняла, прижалась прямо на пороге. От нее пахло вином, на ней было легкое платье с глубоким вырезом, янтарные бусы лежали на обнаженной груди, он и не видел ее никогда в платье - свитер да джинсы...
- Пришел, пришел! Ко мне, ко мне пришел!..
- Чего это, Вера, с какой ты радости с утра?
- Что пьяная, что "утомленное солнце"!.. Ах да, конечно, у нас Великий пост! А если это последний мой пост, если у меня Пасхи не будет, тогда как?.. А ну-ка, снимай свое дурацкое пальто, милый мой, самый дорогой на этом свете человек... А если у меня этого света больше не будет, если ты последнее, что у меня здесь осталось?.. Тогда можно? А ну-ка, я на тебя посмотрю - черт, темно здесь! - такой, такой, как должен быть, только ты такой... Наташка! Можно к тебе? Сейчас я тебе его представлю... - и, касаясь горячими губами его уха, шепнула: - Замечательная баба, увидишь, самая моя близкая - навсегда, со школы, на всю жизнь...
Она схватила его за руку, протащила по темному, хрипящему пластинкой коридорчику, и распахнула дверь в комнату. Посреди нее в коляске лежал распеленутый младенец, а возле стола с разложенными на нем пеленками, спиной к окну - лица не разглядеть - маленькая, круглая, из нескольких шаров составленная женщина, в халатике, в тапочках на босу ногу.
- Вот он! - Вера схватила Льва Ильича за волосы и дернула вниз. Кланяется тебе - у тебя остается. Мое тебе завещание на этом свете. Поздно схватилась, да, видишь, успела...
Ошеломленный Лев Ильич только глазами моргал.
- Ты не смотри, что он такой тихий, - все держала Льва Ильича за волосы Вера, - он, знаешь, что у Юди учинил! Им на целый год хватит расхлебывать. Ну что ты, я такого в жизни не слышала!.. Ты лучше на нашу Варвару погляди, а? Наташк, смотри, как на мужика вытаращилась! Понимает настоящего мужика - ну девчонка, а, Лев Ильич!..
Крошечная девочка сучила толстенькими ножонками, пускала пузыри, не сводя глаз с Льва Ильича.
- Нет, Наташка, - захохотала Вера, отпустив Льва Ильича, - ты только посмотри на него, а? Покраснел, ну покраснел же!..
- Ладно тебе, - оборвала ее Наташа и бросила на девочку пеленку, которую та тут же ножонками сбросила. - Ты мне ее напугаешь. Идите на кухню, я ее только перепеленаю.
- Ну разве не чудо! Трехмесячную девчонку нагишом увидел - покраснел! - не унималась Вера.
- Ладно тебе, - повторила Наташа.
- Господи, Наташа! Ну может ли такое быть, что я больше никогда всего этого не увижу? Тебя толстуху, с Варькой не поговорю, с этим чудаком больше не поцелуюсь, пластинки эти идиотские... Ты под них, Лев Ильич, под них учился танцевать?.. А мы с Наташкой в седьмом классе на первой танцплощадке... У нее - не у меня, у нее! - кавалер был, а на меня и не посмотрели, а? Ну что она против меня!.. Отдашь пластинки, я тебе взамен Льва Ильича оставлю сторговались?.. А то еще мне Варьку впридачу, зачем она тебе, а? Вы со Львом Ильичем еще не таких наделаете!..
Девочка еще раз брыкнула ножками, сморщилась, покраснела и неожиданно басом закричала.
- Уходите! - разозлилась Наташа. - Я сказала, что ты ее напугаешь... Я сейчас.
На маленькой кухоньке на столе стояли две бутылки портвейна, разрезанный торт, яблоки.
- Бабьи поминки, - сказала Вера. - Выпей за меня, - и расплескивая вино на клеенку, налила ему полный, с верхом стакан.
Красивая была женщина Вера Лепендина, в девичестве Никонова: и рассыпавшиеся сейчас по плечам темно-русые волосы, и зеленые, непрестанно менявшиеся глаза с небольшой косинкой над широкими скулами, и тонкие брови над ними, и чуть оттопыренная нижняя губа, а под ней ямочка на подбородке, и стройная шея в глубоком вырезе платья над высокой грудью, и угадываемое под легким платьем сильное тело... Да уж чего там было гадать Льву Ильичу.
- И я с тобой выпью, - подняла она свой стакан. - За меня - не пожалеешь... что выпил?.. Ну вот и спасибо. Уважил... Значит, первая моя мысль была тебя увидеть - сбылось! Помнишь, как ты мне там, у отца Кирилла, когда соблазнять вздумал - ты меня или я тебя, кто кого соблазнил? - ты тогда сказал, что умеешь глянуть разок, отвернуться, а потом на свободе рассматривать, пока не сморгнешь?.. Ну вот и я теперь так - нагляжусь на тебя на этом свете, а потом вовсе моргать не буду. Это первая моя мысль была. Вторая - чтоб ты выпил за меня. Видишь, и она сбылась. Ну а уж третья, как Бог даст, я тебя и так не забуду. Так даже лучше... Чтоб больше ничего такого не было, чтоб без обмана... Напугался? Эх ты, миленький, да не трону я тебя...
- Что с тобой, Верочка, я ничего понять не могу. Ты и там, у этой... Эппель, все что-то недоговаривала, все что-то начинала и сама себя обрывала, и теперь...
- У Эппель! А признайся, Лев Илич, что ты там про меня подумал - что я из ее гнезда курочка? Подумал ведь? А у меня, вишь, Наташка есть. Во как все перепутано...
Она вдруг села за стол, враз потухла, вытащила из пачки сигарету, зажгла спичку и, затянувшись, совсем другим голосом сказала:
- Правильно подумал. В том-то и дело, что я оттуда.
Смутная догадка мелькнула у Льва Ильича, он ее тут же отогнал, но она вернулась, и он сразу вспомнил рассказ Веры о себе, в котором что-то не было договорено, и то, как странно она начинала и бросала что-то, не досказав, в комнате с мебелью "Людовика ХV", и то, как просила его непременно снова прийти туда, хотя и видела, что ему это трудно, будто бы для того, чтоб что-то решить...