Он с детства боялся закрытых дверей, замкнутого пространства, из которого своими силами не выбраться, вспомнил, как подростком, когда в войну жил в деревне, заполз на полати, а ночью проснулся, поднял голову - ударился, руку протянул - стена, и в другую сторону, и так стало страшно, - замуровали, закричал, забился...
Вагон еще дернулся и снова резко так затормозил - его к самой двери притиснули, навалились: вот он - сон его, в самый раз в руку. И такая безнадежность на него накатила - он затих. "Все, - мелькнуло в голове, конец..."
5
"Опоздал..." - подумал Лев Ильич, увидев ее. Да нет, просто пришла пораньше, сразу потеплело у него на душе.
Она сидела боком на каменной скамье, глядела вниз на Кремль, мост через реку и обернулась, когда он уже подошел вплотную, поднявшись по лестнице.
- Хорошо как здесь... - начала было она. - Господи, что с вами, Лев Ильич? А я-то...
- Ничего, ничего, - бормотал он, ухватившись за ее руку, - теперь уж ничего.
- Да вы больны, Лев Ильич, что ж это я, не нужно было вас из дому вытаскивать...
- Что вы! - он со страхом глянул на нее. - Если бы вы не позвонили...
- Ну как бы я не позвонила, - у Веры глаза круглые-круглые, а сначала, когда улыбнулась, увидев его, удлиненные с косинкой.
Лев Ильич почувствовал, как спокойствие теплой волной поднимается в нем, и осторожно, боясь, чтоб не расплескать его, сел рядом.
Она замолчала и больше ни о чем не спрашивала. Он вытащил сигареты, все закурить не мог на ветру, наконец, удалось.
- Да, здесь хорошо, - сказал он. - Это не я открыл, то есть, не мое это место, по наследству досталось.
- Сколько мимо бегала, сначала еще в детскую библиотеку, потом годами просиживала, а все мимо, мимо... А вам не холодно, пойдемте лучше или посидим?
- Да как хотите...
- Давайте тогда и я закурю. Все бросаю, не покупаю сигарет, а как увижу... - и они замолчали.
Город бежал мимо, не замечая, позабыв про них, растекался в одну, другую улицу, через мост, раскручивался, а они как плыли над ним; солнце глянуло сквозь летевшее облачко, блеснуло золотом на кремлевских куполах...
- Пойдем, - сказала Вера. - Солнышко, а я замерзать начинаю.
Они и пошли так же молча. Лев Ильич даже позабыл про нее, тишина в нем такая настала после все оглушавшего крика, ничего не замечал, хотя ее и поддерживал под локоток, когда переходили улицу, что-то она иногда говорила, он отвечал, но скорей механически, будто сто лет ее знал, все сказано и все знают друг про друга - чего языком молоть, коль необходимости в этом нет.
Да что это я, опомнился он вдруг, задержавшись глазами на доме, на котором и вчера почему-то застрял, идем уж, верно, с полчаса, больше, вон, куда забрались, она ж по делу звонила, не просто на меня глядеть и молчать, это мне хорошо - наверно обиделась...
- Простите меня, - сказал он, - у меня сегодня с утра... Я только что, вот, опомнился. У вас дело ко мне, раз вы позвонили так рано?
- Дело... - сказала Вера. - Да, какое дело, повод придумала, чтоб с вами поговорить, а сейчас уж и забыла какой... Вас хотела увидеть, - она спокойно так на него смотрела и не улыбнулась.
- Это как же! - смутился Лев Ильич. - Чего на меня глядеть, радость какая... То есть, спасибо большое, - он совсем сбился, даже покраснел.
- Ну вот, - засмеялась она, - я вас и в краску вогнала.
Экая татарочка, подумал Лев Ильич, и ямочки на щеках.
- А мы пришли, - сказал он, - я тут вчера познакомился с одной женщиной, она насчет комнаты обещала или с ней вместе жить.
Она внимательно взглянула на него и тоже чуть порозовела.
- А я думала, вы забыли.
- Ну что вы, я тогда с вокзала пошел и сразу, холодно еще так было, промок, помните, вчера жуткая погода, дай, думаю, зайду, выпью чего-нибудь, мы так славно тогда в поезде начали, я потом до поздней ночи все остановиться не мог... Правда оно и похуже вышло... - он помолчал, припоминая, как оно у него, и верно, не весело получилось. - Да, а тут столовая, вон, через бульвар перейдем, в переулочке. А там женщина, кассирша... Заходите, говорит, найдем, чего, мол, хитрого. То есть, насчет комнаты я ее попросил.
- Прямо так сразу и спросили? - улыбнулась Вера.
- Нет, не сразу. Мне очень хорошо было, хоть и промок, выпил, думалось легко, а потом, знаете, по дороге домой я... Ну, это не к делу, - перебил он себя, - вам, может, и неинтересно. А в столовой она мне водки налила в компот, наоборот, то есть, компотом подкрасила, им нельзя же торговать водкой - потому столовая, я и думаю, какая славная женщина, вот бы жениться на ней, комната тихая... Нет, нет! - перепугался он, его в жар бросило. - Это я в шутку, такая нашла размягченность...
Вера до слез смеялась.
- Что ж, вы теперь меня, что ли, вместо себя ей хотите предложить?
- Конечно, не поверите, но я и спросил для вас - сейчас она сама вам подтвердит, - улыбался сам над собой Лев Ильич.
- А я-то еще ему звоню, свиданье назначаю, признаюсь, что хотела видеть... Экой вы опасный человек, Лев Ильич...
Они уже подходили к столовой, Лев Ильич открыл дверь: так же пусто было, только не убирали, вчерашняя кассирша все там же сидела, в окошко поглядывала.
- Здравствуйте, - сказал Лев Ильич, - а я вам жиличку привел, как вчера говорили.
- Разве мы про жиличку? Я на жильца рассчитывала.
Вера только рукой на него махнула, пошла столик выбирать.
- Для нее, вон, что ли? А не побоится, что отобью?..
Лев Ильич было рассердился, но самому стало смешно - очень уж они обе от души потешались над ним и над его смущением.
- Обедайте, я потом подойду. Компотика вчерашнего пожелаете?
- Сейчас спрошу, - он пошел к Вере.
- Попало вам? - улыбалась Вера. Она выбрала столик, принесла вилки и ложки.
- Попало, - в тон ей ответил Лев Ильич, - расплачиваться придется - выпьем вчерашнего компота, про который я вам рассказывал?
- Давайте, только мне полстакана, а то у меня еще дело вечером.
Лев Ильич воротился к кассе.
- Вон как она тебя строго взяла - выпить спрашиваешь. Не люблю таких, отрезала кассирша. - Ну так как, позволила или переждешь, пока отвернется, в туалет направится?.. Ладно, возьми и мне для знакомства, а то как же будем разговаривать...
Лев Ильич поставил на стол два стакана "компота", а третий чистый. Вера взяла чеки, пошла к раздаче.
Он сел, положил руки на стол и снова забылся. Он так был сотрясен случившимся с ним, что и сейчас, когда словно бы утих, все продолжал еще этот головокружительный спуск - то, о чем думал по дороге сюда, вышагивая по улицам и не замечая их, рядом с Верой. Теперь он знал, что бежать ему некуда - его все равно поймали, что покой, которым он стал, словно бы, так счастлив, всего лишь продление, оттяжка - подсунули бревно: подержись, соберись с силами, потом бревно заберут, а дна под ним уж давно никакого нет... Но, может быть, нет в этом ничего необычного, подумал Лев Ильич, каждый нормальный человек, думающий, решивший однажды начать говорить себе правду о себе и о жизни, так и существует: держится за бревно, пока не забрали, или пока сам не устанет, не надоест, а там - была-не была! - оттолкнется, побарахтается немного, да и пойдет ко дну. Может, там только и начинается настоящее - реальность, а пока лишь условность, призрачность? Но, не нелепо ли: эта жалкая столовая, водка, подкрашенная компотом, на столе, странная женщина за кассой, с которой он второй день уж встречается, какая-то, словно бы, связь меж ними возникла, к нему и к его жизни не имеющая никакого отношения - так, пересадка на далеком его пути... А вся его предыдущая жизнь не над пропастью разве висела? Разве не тем же случайным бревном были его пустяковые дела, дом, с таким трудом сложенный из материалов, о которых, как выяснилось, и подумать страшно - лучше совсем не вспоминать? Чем более редким, прочным казалось дерево снаружи, тем гаже, гнилым оказывалось внутри. То же бревно, только укреплено, вроде бы, поосновательнее, на тяжелом якоре стоит, а все ведь сорвет, коль потянет посвежей ветерком. Да и неизвестно еще, где якорь потяжеле будет - тут, в этой столовой, или там, в ночном ресторане с коньяком в тонких фужерах.