- Вон какого привел! - сказала Маша. - Садись-ка, зритель, блинов наших отведай, только честно скажешь, любительские иль профессиональные. Вот как с блинами разберешься, тогда мы и о церкви поговорим.
- Садитесь, садитесь, - приглашала Дуся, - что вы на него напустились, человек первый раз пришел. Вы сначала закусите - грибочки, селедочка, а я сейчас вам горяченьких, у меня дожидаются в духовке.
- Спасибо, - румянец на щеках у Феди полыхал все ярче, - я не голодный.
- Да чего там, - сказала Маша, - мы все ныне сытые, достигли, а раз пришел, признавай наш устав. Так я говорю, отче?
Кирилл Сергеич всем налил, Дуся вошла, на блюде дышала еще такая же горка блинов, она ее утвердила посреди стола. Все еще раз выпили за именинницу.
- Рыжики, грузди... - угощала Дуся.
- А мне интересно, - сказал Кирилл Сергеич, - ваше заключение насчет провинциального актерства на чем основано, вы с чем-то сравниваете, или просто другого не знаете?
Федя не мог ответить, он только заправил блин в рот, да по совету хозяйки подтолкнул его туда рыжиком, у него даже слезы выступили на глазах. Он рассердился.
- Мне сравнивать не с чем, - получил он, наконец, возможность говорить, а что видел, в полном соответствии с тем, что только и может быть. А как же иначе? Я, скажем, прихожу сегодня в церковь, вчера на луну слетал, еще за день до того пересадил умирающему сердце от свеженького трупа, в кармане у меня транзистор - футбол передают из Мексики, а тут, в церкви, все как при царе-Горохе: те же свечки, тот же безголосый хор, язык, давно уж его никто не понимает, одеяния - от них, как в музее, нафталином пахнет, от тоски скулы воротит, десять убогих старушонок и мужичонка колченогий. А священник в этом своем допотопном азяме делает вид, что ничего за стенами не изменилось - то есть, ни луны, ни транзистора, ни современной медицины. Да еще старушонки-святоши за руки хватают...
- Чего ж они тебя сердешного схватили? - искренне изумилась Маша.
- Да кто их знает - не понравилось, что я руки назад сложил. Не нравится! Видно, еще до татар такое правило установили.
- А я напугалась, ну думаю, чего он там своими руками размахивал? Эх, философ! Старушки те не в музей пришли, не глазеть на диковину - домой. А дома, погляди на свою мать, разве она руки за спиной когда сложит, они у нее беспременно делом заняты: то исподнее твое отстирать, то тебе кашку сварить. Да, небось, и самому стыдно дома туристом похаживать?
- Какой дом, когда говорят не по-нашему - ни слова не понять.
- Ну они-то, может, понимают? - это Вера спросила. - Вы за себя сейчас говорите или за других, за кого ничего не знаете?
- Что ж другие, они не сейчас живут, не по тем же улицам ходят?
- Ну да, - сказала Вера, - в смысле транзисторов, конечно, большие произошли изменения на планете.
- Нет, почему же, - сказал Кирилл Сергеич, - есть такая точка зрения, что нынешняя церковь консервативна, не учитывает изменений, происходящих ежегодно в мире. Верно, не учитывает. Но беда ли ее в этом, вот где вопрос? Может, в той консервативности как раз ее сила? Вы подумайте, какие невероятные изменения в мире, да хоть за последние двести, сто, даже пятьдесят лет - прямо эпохи новые, геологические. И все, заметьте, разрушается,
самое, казалось бы, прочное, на века строенное, чему рукоплескали, чем восхищались, гордились - никто и не вспоминает. А церковь стоит. Татары, Петр, большевики или, как в школе учат, рабовладельчество, феодализм, капитализм, социализм - а церковь стоит.
Может, в этом ее консерватизме и смысл, а чем, как не высшим смыслом, вы это чудо объясните?
- Да мало ли чего стоит, - Федя потянулся было к блинам, но опять рассердился, налил себе рюмку, выпил. - Вон стена китайская стоит, еще может, древней, а какой в ней смысл - одна историческая нелепость... Да нет, глупость сморозил, вы не подумай-те, я к вам не спорить пришел, не уличать вас в обмане! - вскричал он вдруг. - Это я потому, что Костя меня дураком представил... Я вам этого, Костя, не прощу, - сверкнул он на него глазами. - Я подумал, может, вы мне мое главное, предельное сомнение разъясните? Что ж, церковь - это обряд, традиция, нужна старушкам, ну и Бог с ними, пусть ходят, раз им хорошо. Пусть любительская служба, профессиональная - пускай их! Можно, ведь, и без церкви - Бог он где хочет живет, но вот, чтоб поверить! Я чувствую, вижу, без веры все расползается, а с Богом стройно, все на свете объяснимо, все без вранья и жалких научных допущений, когда библейское объясняют социальным, а философию физиологией. Но коль поверишь, как самое главное примирить? Я, может, вам, конечно, ребенком кажусь, про это все написано, сказано, все обсудилось, известно - но то в чужой книжке, а это мое, мне самому себе как объяснить?
- А вы себя не стыдитесь, - сказал Кирилл Сергеич, - он совсем по-другому глядел на Федю, мягко ("Чтоб не смущать", - подумал Лев Ильич). - Чего извиняться, когда вы о таких серьезных вещах говорите. Что же вас так смущает, что не дает поверить, когда уже почувствовали необходимоть, в себе услышали, поняли?
- Главный, вечный - страшный вопрос, на котором все себе головы расшибали. Но про всех-то - зачем мне, он у меня свой? - у Феди даже кровь отхлынула от щек, побледнел, видно, правда, был в недоумении. - Хорошо. Бог. Шесть дней, грехопадение, потоп, Христос, даже Воскресение - и это можно представить, как ни дико, - пусть символика, все равно стройно, прекрасно - все на месте. Соблюдайте заповеди, или хоть старайтесь соблюдать, покаяние... - он заметил, что Кирилл Сергеич глянул на Льва Ильича, и остановился сразбегу. - Ну вот, я ж говорил, вы будете смеяться...
- Бог с вами, - сказал Кирилл Сергеич, - зачем вы так меня обижаете? Мы только-только до вас со старым моим другом Львом Ильичем говорили о покаянии. Но с другой стороны, совсем иначе. Я слушаю вас очень внимательно.
- Можно я еще выпью? - спросил Федя, прямо по-детски у него вырвалось.
- Видите, какой я плохой хозяин, - заметил Кирилл Сергеич, - и верно, любитель - не профессионал.
- А блины замечательные, - первый раз улыбнулся Федя, - и правду вы сказали, - посмотрел он на Машу, - мама у меня тоже такие печет, редко, правда.
- Видишь, как, - сказала Маша, - все и выходит правильно.
- Нет, но я хочу договорить, спросить!.. - заспешил Федя, испугавшись, что его перебьют. - Но как все-таки быть и понять, как поверить, что это все не жуткая бессмысленность - невозможно ж вообразить себе Божье злодейство? Как понять Бабий яр, Архипелаг, или, мне еще ближе, - бабушка моя умирала? Она всю жизнь была голубь чистая, только шишки на нее валились со всех сторон, только добро делала всем, кто бы с ней ни соприкасался. А умирала целый год, я и в книгах не читал, чтоб так человек мучился - за что? А она сдерживалась, не жаловалась, но я не могу и никогда не смогу забыть ее страданий, ее недоумения... Постойте,- ему показалось, что Кирилл Сергеич хочет что-то сказать. - Я договорю. Что ж будет там, где вечная жизнь, она будет сидеть рядом с каким-нибудь медным лбом, который моего деда допрашивал, здесь вон, поблизости, на Лубянке? Я деда своего никогда не видел, до того его додопрашивали, что дед, уж такой, говорят, крепкий был человек, а такую на себя напраслину наговорил, да ладно бы про себя - ни в один роман не влезет... Да нет, не рядом, тот изувер, может, крещеный, покаялся перед смертью, он-то одесную сядет, а неверующая моя бабушка на сковородке - так, что ли? Ну как здесь во что-то поверить, не счесть злой, страшной бессмыслицей, безнравственнее, чем рассуждения про обезьян, которые из палок понаделали себе луки, а потом Библию написали? Как жить с этим?..
Вот оно, думал Лев Ильич, пути-то какие у всех разные, он все о себе, копошится в своих жалких переживаниях, а этот мальчик на что замахивается! Он теперь во все глаза смотрел на Кирилла Сергеича, от него ждал чуда, хоть уже две тысячи лет, знал он, никто ничего об том не мог дождаться, и не так кричали.
- Стало быть, билет возвращаешь, - усмехнулся Костя, первый раз он тут заговорил, молча сидел и не слушал вроде, спокойненько ото всего отведывал, что было на столе. - Русский мальчик с транзистором из книжки выскочил, начитался.
- Ну вот, я говорил! - у Феди опять щеки запылали. - Я знаю, что все это смешно, всем давно известно, но от того, что известно, разве оно исчезло, зачем тогда известно, когда у палача перед моей бабушкой будет преимущество?!