- Что с вами, Лев Ильич, вам плохо? Вы что, не слышите меня?
Он поцеловал ее холодную ладошку, что забыл в своей руке.
- Прости, Танюша, я сегодня устал, видно, жутко, да еще пью целый день. Прости - задумался.
- Вот я и спрашиваю, может, купить что-нибудь выпить, а то у меня нет ничего дома?
- Нет, нет! - испугался Лев Ильич. - То есть, как знаешь, если хочешь, я сбегаю, но я-то совсем... нет, не буду я больше пить!..
- Ну и ладно, а я тоже не хочу.
- Сейчас бы чайку горячего... - подумал вслух Лев Ильич.
Они уже поднялись, входили в квартиру. Лев Ильич не помнил ее, да и ничего у него не осталось с той ночи, кроме чувства стыда. Но сейчас все было другим, и не он сюда захотел прийти - он был нужен, а он так устал в последние дни от того, что все чего-то просил у других и ему все давали. От щедрости других он устал, да и не заслужил такого.
- ...они попозже будут, - тараторила Таня, - мы пока хоть вдвоем посидим. Мне тоже чайку хочется, продрогла...
- Как попозже? - услышал наконец Лев Ильич. - Это ты про Лиду, разве она здесь живет?..
- Так я вам про это всю дорогу рассказывала? - удивилась Таня. - В том и дело, я потому обрадовалась, что вы зайдете, хотелось, чтоб вы поглядели. Она замуж выходит. Вот и придет с ним сегодня.
- Да, да, - сказал Лев Ильич, - конечно, надо посмотреть... "Да мне-то уж надо ли? - усомнился он. - А главное, надо ли это Лиде?.." Ну да нечего было теперь думать.
Он сидел на бедненькой кухне, Таня сразу поставила чайник, обтерла клееночку, нарезала хлеб, достала банку варенья...
- Может, чего горячего? У меня особенного нет, но можно картошку почистить...
- Если мне, то не нужно, Танюша, я бы чайку... - ему тепло, спокойно так стало. - Икона у тебя хорошая, красивая.
- Бабкина еще... Надо бы убрать ее. Это я пока Лиды не было, а то она, знаете... И этот ее... тоже ведь неизвестно кто... - она подставила табуретку, сняла икону в тяжелом серебряном окладе и пошла из кухни.
Как это все сложно в каждом доме... - думал Лев Ильич. - "Не мир, но разделение..." Вот тебе и родные сестры, и обе одинокие, а друг от друга, может, самое свое главное прячут. И он вспомнил долгий вчерашний разговор с Таней за обедом в шикарном ресторане, куда он ее повез, надеясь этим жалким шиком украсить свою радость и переполненность. Стеснялся он, что ли, своей радости? Да уж совсем это было лишним, не нужным - и ресторан был чужим, и официанта, ему подмигивавшего, когда он спросил Таню, чего ей выпить, было стыдно, а потом вдруг грянул оркестр, - ни к чему это было после всего, что утром с ним происходило. Сколько еще сидит во мне этой пакости, - думал Лев Ильич, - чистить и чистить, а много ль осталось? Так и буду всю жизнь на одном месте топтаться.
А Таня, словно и вниманья ни на что не обращала, только удивилась его приглашению, а потом ей не до того стало. Простая, конечно, была история. Она уж в тот раз, когда ему выплакалась, знала, но не твердо, сомнения оставались, а теперь нет никаких сомнений - беременна она. А тут вон как сложилось. Если он даже и захочет к ней вернуться, она твердо решила - не бывать тому. Решить-то решила, а поговорить надо. Она и к исповеди ходила - все к общей, не так просто, знаете, мол, что про священников говорят, да и нет привычки, одно дело на Пасху да на Рождество, а так, какая, мол, церковь, когда сначала все квартиру выбивала этими пальцами, потом замуж собиралась и с Лидой разные истории. Конечно, мол, она понимает, что священник скажет - тут заранее известно, про аборт нечего и заикаться, но может, и права у нее нет рожать ребенка? куда ей, как, мол, она его вырастит, а замуж уж и думать нечего - и так никто не берет. Вот потому она и обрадовалась Льву Ильичу, увидя его в церкви, и что он с отцом Кириллом знаком... Лев Ильич начал было ей объяснять: и про ребенка - какая это радость, и про аборт, что, мол, про это и думать нельзя, и еще про что-то - уж больно ему вчера хорошо, переполнен был, а там и устыдился: таким на него пахнуло безнадежным бытом! Одно - праздник, счастье, трепет общения, другое - каждодневность, вот они, заповеди-то - не в полете, когда никого вокруг не замечаешь, тогда и на костер взойдешь, жара не почувствуешь, а другое - тут, в комнатке, на общей с Лидой кухне, пеленки, денег не будет, из редакции уйдет - пока до яслей, до детского сада... Так они и сидели: после обеда - ужин, Таню даже танцевать пригласили, но она отказалась, не так он, одним словом, думал провести этот вечер. "А как?" Вот в том и дело, что все он думал, как он проведет. А надо было о Любе и Наде, ну слава те Господи, Таню утешил, радовался бы... Правда в дом зайти побоялся сробел вчера, вот и пришлепал к отцу Кириллу заполночь, а утром Любин голос в телефонной трубке... "А почему сегодня не сробел?.."
- Скажите, Лев Ильич, а вдруг вернется? А?.. Или узнает, в каком я роддоме, а у меня мальчик, я с мальчиком на улицу, а он стоит? И цветы... А? Может так быть?..
Ну вот, - подумал Лев Ильич, - что тут скажешь - вот ведь что нужно, а не его абстрактные разговоры и не подвиг, который ему совершить все равно не по силам. И очень даже просто так будет - поваляется по чужим углам, тоже верно, бедолага, уж не ему - Льву Ильичу, его судить, а тоже готов был: как же, мол, можно такому простить, "поможем", я буду крестным... Да не крестным - муж ей нужен, ребенку отец!..