- Вы, наверное, напрасно дали ему деньги, - с сожалением сказал Володя. Ну да уж куда ни шло.
Лев Ильич не ответил. Он сидел на стуле, возле окна и с изумлением оглядывался. Он не мог понять, куда он попал, и если б не знал, что привели его, конечно, к еврею для какого-то еврейского разговора, он бы никогда не подумал так про этого светловолосого паренька с ясными глазами, чуть курносого, с широким, открытым лицом. Вдруг его осенило.
- Вы наверно уезжаете? - спросил он.
- Уезжаю?.. Да, в принципе, конечно. Но еще не сейчас. Много дела.
- А вы где работаете?
Володя улыбнулся.
- В булочной. Удобная работа: через два дня - сутки. Но я не это имел в виду.
Они помолчали. Володя поставил на подоконник пепельницу, вытащил нераспечатанную пачку "Примы".
- Хочу бросить курить - слабость, конечно. Когда один и работаю - уже не курю, а когда разговариваю - тянет.
Лев Ильич достал свои - с фильтром.
- Вы православный человек? - спросил Володя. Он как-то просто, хорошо спросил, без любопытства, а так - для начала разговора.
- Да, - ответил Лев Ильич, снова отметив про себя некую неловкость. Православный.
- Я это не к тому спрашиваю, безо всяких - не подумайте. Тут без широты в этом вопросе нельзя. А вы знакомы с иудаизмом?
- Нет, - сказал Лев Ильич, внезапно раздражившись. - Но разве Истину, коль она открылась, нужно взвешивать и сравнивать с другими... как на базаре?
- Разумеется, вы правы. Я вас не для того спросил, просто мне как человеку в принципе неверующему, но относящемуся с уважением ко всякой вере в нечто абсолютное, не совсем понятно... ну как бы вам сказать... Да вы не обижайтесь! - улыбнулся он так широко и открыто, что Льву Ильичу стало стыдно своего раздражения. - Я понимаю, какой это бывает болезненный вопрос, особенно у неофитов, но разговор должен быть откровенный, иначе зачем тратить время, - и он глянул на машинку.
Лев Ильич пошевелился на стуле.
- Я действительно не хочу вам мешать, поддался почему-то старику, да и честно говоря, деваться некуда.
- Ну вот, как с вами трудно - тяжелый случай иметь дело с русским интеллигентом да еще евреем. Сил нет, сколько всяких душевных переливов! Пришли - сидите, раз не противно. Так вы еврей или русский? То есть, я вас в принципе спрашиваю, а не по паспорту.
- Русский, - сказал твердо Лев Ильич. - А еврей я только, когда мне жидовскую морду тычут в нос.
- Тоже, между прочим, не последнее дело, - Володя уже не улыбался, а приглядывался к Льву Ильичу. - Ну да, а раз русский и еще интеллигент, тогда конечно: Пушкин, Достоевский, Россия-мать, а советская власть - мачеха, а уж тут - православие, не марксизм же. Все понятно.
- А откуда вам это понятно?
- Да нагляделся, тут этих разговоров было! Если б записывали, давно б пленка кончилась, потому спокоен, что не записывают... Но тут вот какая странность, то есть в принципе...
"Экое у него словечко привязчивое..." - мелькнуло у Льва Ильича, ему все больше нравился этот паренек.
- ...Вот, вы считаете себя русским, хотя похожи на еврея и жидовскую морду время от времени получаете. А я знаю, что не похож и никогда такого про себя не слышал. Но я - еврей. И знаете, если в принципе, почему? Да потому хотя бы, что вас называют жидовской мордой - и не только сегодня, а еще полтораста лет назад, и Пушкин этот, и Достоевский, а уж про сейчас чего говорить наслушались. Я совсем не хочу вам сказать, что вот, мол, какой я хороший, страдающий за других, а вы к чужой беде равнодушны. Вы мне ответите, что, мол, это надо на себе испытать. Верно. Но ведь согласитесь, странность, тем не менее? Так сказать, нравственная странность.
- Может быть, - сказал Лев Ильич, так он про это еще никогда не думал, пусть странность, но коль я вам назвался русским, а не верить вы мне не можете, раз предложили откровенный разговор, то должны и понять, что мне русскому, быть может, сил и времени нет входить в такие тонкости еврейской психологии и проблематики. Вы не можете не согласиться с тем, как бы ни были погружены в еврейское горе и несчастье - вековые и сегодняшние - что существуют и другие проблемы, другое горе, невыносимые противоречия и тупики?
- Вот видите как. А потом мы жалуемся на человеческое равнодушие, на то, что человек только одним собой занимается, а рядом - пусть себе, не наше. Уж если даже вам - еврею по паспорту, да еще с жидовской мордой, недосуг, чего ж от настоящих русских или там американцев, или от ООН дожидаться!..
- У нас как-то не туда пошел разговор, - огорчился Лев Ильич.
- А почему не туда? в самую точку. Дело не в том, что вы крестились и изменили вере отцов - у вас, наверно, и отец был атеистом, и в синагогу дорогу позабыл, хорошо, если евреев за бороды не таскал, небось, и был каким-нибудь комиссаром?
Лев Ильич кивнул.
- Вот видите! Какая ж тут измена. Дело в том, если в принципе, что вы изменили еврейству, а не себе. Бог с вами, ну считайте себя русским, любите Пушкина и какую-нибудь блондинку Марусю - на здоровье, жалко, что ли. Это раньше, в начале века, шла речь о "дезертирах", когда за крещение евреи получали образование и место под солнцем. Уж не знаю, известно вам или нет, но вы этим крестом себе такую двойную тяжесть повесили! Слава Богу, или уж не знаю, к несчастью может быть, но живем-то мы не в православном государстве, да и в недемократическом: еврей в паспорте, да еще с крестом на пузе завтра сегодня нет, а завтра обязательно! - станет самым пугалом, тут уж одной жидовской мордой не отделаетесь! Так что в вашей искренности и чистоте, принципиальности не сомневаюсь. А вот еврейству вы изменили, и никуда от этого не денетесь, и не знаю, будете ли вы тем мучиться или нет - наверно, будете, все у вас на лице написано, но еврейство вам этой измены не простит, не может простить.
- Ну а в чем эта измена, - удивился Лев Ильич, - если вы согласны и понимаете, что я могу считать себя русским, что у меня Пушкин, а не Шолом Алейхем, Маруся, а не Ревекка?
- А в том, что другим, у которых Ревекка, не Шолом Алейхем, конечно, с его унизительным, жалким, слезливым юмором над своим же рабством, а Ветхий Завет с его пророчествами, в том, что этим другим - не вам! - им плохо, да так, что порой в глазах темнеет, в ком стучит кровь всех сожженных - на инквизиторских кострах, в немецких печах или здесь - в Кишиневе или на Лубянке. Всем, кто сегодня здесь уж и не знаю к чему должны быть готовы, может быть, и к более страшному, а там, на своей родине, вырванной обратно той же кровью, они каждый день могут ждать не фигурального, а совершенно реального истребления. Сказал тут один добрый милиционер возле ОВИРа: соберетесь, мол, там все, а мы одну бомбочку на всех и испытаем... Что - преувеличение, Бог не допустит? Если евреи сейчас на Бога будут уповать да в синагоге окалачиваться, вместо того, чтобы работать для себя и себя вооружать - так оно и будет, слишком примеров было много такого рабского чудовищного непротивленчества - тоже, небось, на Бога рассчитывали, вспоминать тошно. Да ведь и сказано - надейся, да не плошай!.. И вот тут и есть измена, предательство, дезертирство, как уж хотите, выбирайте, что для вас лучше. Вы еще здоровый, крепкий человек - автомат не можете держать, лопату возьмете, а лопата тяжела - карандаш. Нас так мало и мы еще так рассеяны и разобщены - это в вашей России или в Китае привыкли на миллионы считать, а нам каждый человек - да еврей! - на вес золота.
- Значит, все должны уехать? - спросил Лев Ильич.
- Все. Я для того здесь и сижу - а давно мог бы там быть. Хоть еще десять человек отправлю, хоть одного лишнего солдата приведу в Израиль. Лишним он не будет. Не на французов, не на англичан каких-нибудь рассчитывать, которые не задумываясь - а пусть и думают, не все ли равно! - меняют еврейскую кровь на нефть, не на американцев с их золотом, не на пролетарскую солидарность или людей доброй воли - все это пока самого за штаны не взяли. Не верю я ни в какого благодетеля для евреев, никто не станет за нас убиваться - история тому свидетель. В себя надо верить, свои силы считать - и обижаться будет не на кого, если что случится.
- Однако, - сказал Лев Ильич, ему этот паренек все больше и больше нравился, он и не видел таких, не думал, что бывают. - Все это у вас стройно, логично, страстно - и не опровергнуть. У меня даже холодок по спине прошел, когда почувствовал себя изменником, предателем или дезертиром - что ж выбирать из этого, все верно. Но верно, если только с одной, вашей позиции на это смотреть, а вы же сами начали разговор с понимания широты...