– Вот поганец! – сестра милосердия не могла успокоиться.
– Он не со зла.
– А как мы себя чувствуем?
– Так же, как и вчера, – прогрессор разгладил бумажный кулечек здоровой рукой. Для чего–нибудь сгодится.
– Руку не дергает? – сестра милосердия привычно разматывала повязку. Кость цела оказалась, пулю выковыряли по всем хирургическим правилам, но за три дня рана ведь не заживет.
– Нет, – Паша скосил глаза. Ну почему именно его зашивают синими нитками, будто матрас какой–нибудь? Это даже несмешно. И шов, как сапоги у матросов прошивают, еще и нитки торчат.
В окошко кто–то запустил камешком. Стекло выдержало, но прогрессору было не видно, кто это там такой умный по улице ходит. Привычное смазывание шва йодом, привычные витки марли вокруг плеча, привычное завязывание повязки на два узелка. Еще и подушечку поправили. Как мило, аж тошнит. Кашу сестра милосердия забрала. Или свинье скормит, или сама съест. Вероятнее второе, чем первое. Ага, вот кто окно чуть не разбил. Чего еще ожидать от Глины? Стоит, наглый, довольный жизнью, в новой шинели без погон. Конечно, это не ему всадили пулю в плечо, это не на него смотрят большими круглыми глазами, потому что у него жена – юнкер, это не его кормят недосоленной кашей. Хоть бы не додумался навещать, на ночь глядя. И слушать про Катерину Матвеевну прогрессор не был расположен. В его ситуации это выглядело издевательством. И так всегда – кому–то победа на любовном фронте, а кому–то только воспоминания. Но, с другой стороны, если лазить по девкам, то можно завести себе веселых маленьких друзей, или потом чинно лечить триппер, и это если очень повезло.
Прогрессор попытался подумать о чем–нибудь возвышенном или технологичном, но сытость уверенно вела за собой сон, да и подушка показалась неожиданно удобной. Да и что еще здесь можно делать? Самогон пить, как те три разгвоздяя из соседней палаты? Нет, песни они потом пели, и даже хорошо пели, но приходить к незнакомым людям на гулянку даже без огурца – это моветон. В карты играть? Так карт нет, и денег нет. Вот и получается почти утопически–растительное времяпровождение – спи–ешь–гадь. Еще можно в окошко смотреть. Или тараканов дрессировать для тараканьих бегов. А потом поставить сто карбованцев на фаворита. Но бега на то и бега, чтобы на них выигрывал не фаворит, а кто–нибудь совершенно непонятный. И тогда ты, в самом лучшем случае, окажешься без копейки. А тараканы тут бегать считают ниже своего достоинства. Или эта байка про тараканьи бега выдумка? А кто, собственно, эти бега устраивал? И как же это нужно сидеть без денег, чтобы взять в руки эту усатую гадость? На этой глубокой мысли прогрессор отключился и видел во сне жабу в галстуке и с саксофоном в склизких лапках. Жаба играла джаз.
Утро выдалось умеренно сырым, на ветке липы за окном уселась упитанная ворона и чистила перышки. По улице гуляла какая–то дама в сопровождении господина в визитке, с наимоднейшей тросточкой. Куда–то ехал петлюровец на каурой лошади. В «Торговом доме Семибоярова» мальчик в синих штанах протирал витрину тряпочкой. Интересно, как эту витрину еще не расколотили? Возле «Торгового дома Семибоярова» располагался наводящий ужас даже на самого бесстрашного бойца какой бы то ни было армии кабинет дантиста Никонова, со специально поставленной чугунной лавкой для ожидающих приема. И там уже кто–то сидел. Прогрессор мог только посочувствовать бедолаге. Почему–то вспомнился Палий. Казалось бы, жестокий тупоголовый убийца, а как–то тоскливо без него, некому по улице пронестись, пирожок с лотка цапнуть, не сбавляя скорости лошадиной. Паша бы хотел так сделать, но ляпнуться со всей дури на твердую землю или даже мостовую булыжную ему не улыбалось. А Палий как заговоренный был. Вот в том и дело, что был. Как его в хату затаскивали – вспоминать не хочется. А так и не расспросил, как он немцев палил. И, что важнее, откуда эти немцы взялись? А то их некоторые товарищи, которые женскими шалями подпоясываются, вспоминают с любовью и даже нежностью. Ну еще бы – форма качественная, кони сытые, бинокли цейссовские, что каждое окошко в Киеве видно через них. Это тебе не белогвардеец, у которого сапоги на сопельках держатся. И не красноармеец, у которого одни лапти да котелок в вещмешке. Что, царская армия так плохо воевала, что немцы аж в Таврию дошли?
Паша очень плохо помнил школьный курс истории, но что–то тут не то. Совсем не то. Ладно бы, нет всяких там полководцев, нам же легче. Но жесткая антибольшевистская политика Махно, да еще Устим чего–то странного наговорил. И всякие мелкие детали – вот Шульга показывал открытку с видом Киева, с памятником Хмельницкому. Паша готов был поклясться чем угодно, что сабли у бронзового гетмана никогда не было, булаву в руке он держит, на восток указывает, а не саблю над головой заносит. Он сто раз видел сувенирную бабушкину тарелочку – и там у всадника была булава.