Крысок выудил из кармана пиджака половинку бублика, оглядел со всех сторон, неожиданно протянул беспризорнику.
– На, паршивец. Ты ж мне вчора дорогу показал.
Беспризорник не заставил себя упрашивать, слопал выпечку в два укуса. Нет, можно бы было его спросить, разузнать кое–что, но воно маленьке та й сопливе, и может работать на чекистов. В Мариуполе такие хлопчики офицеров указывали за милую душу и что–нибудь из одежды покойничка – ремень, шпоры, аксельбанты. Особенно за аксельбанты – такая мормышка выходит, шо рыба в очередь стает. И поэтому был нужен другой план, как можно дальше от чекистов. А то ходят тут, як коровы по лужку.
Крысюк докурил, глянул на небо. Надо было что–то делать, вот только – как? Бросить гранату в окошко чекистам? А вдруг не взорвется? Да и можно убить какую–нибудь пишбарышню в розовых чулочках, а главный чекист якраз засядет у клозете с журналом «Красный Ворон». От интересно, почему ворон – красный, если он черный? Да и сами коммунисты тоже не сильно и красные, от если шкуру с них содрать – тогда – да. Но мечтать – то дело хорошее, а он же сюда не бублики есть приехал. Крысюк догадался. Вон, прет куда–то отряд человек в семь, с телегой. Хорошо так одетые, сапоги смазанные, куртки кожаные, морды сытые. Революционный пролетариат едет продотрядом по селам.
– Товарищ командир! – Крысюк обратился к самому важному продотрядовцу, в картузе с красным бантиком.
Командир обернулся, медленно, важно, глянул на незнакомого человека.
– Если вы хлеб искать едете, то можно мне с вами? Я хоть и контуженый после германского фронту да румынских газов, да стрелять ще можу.
Командир поцокал языком. Ну надо же – кто–то сам хочет в продотряд!
– А ты вообще кто?
– Крысюк, – в доказательство этого Крысюк выудил из кисета документ и сунул под нос командиру. Командир засопел. Кажется, доброволец был действительно контуженный по самы уши.
– Это я понял, я тебя про партийность спрашивал.
– Я, это, беспартийный. Я в госпитале с шестнадцатого лежал, только сейчас выпустили.
Продотрядовец без шапки сострадательно матюкнулся. Вот как в жизни бывает, товарищи – кто–то сразу идет верной дорогой, а кого–то колотит и трясет, будто пол в дилижансе.
– А стреляешь хорошо?
– На фронте пулеметчиком был, немчура только и падала. С пистолета еще могу, – махновец вытащил из–за пояса наган.
Да, действительно человек хворый – уже пистолет с револьвером путает. Ничего, сойдет на один рейд. Продотрядовец в штиблетах высказался бы против новичка, но его не спросили. Пусть себе едет эта жертва проклятой царской политики на телеге, весу в нем немного, волы не устанут.
Вот и село показалось. Терновка, прицепилась к кручам днепровским, хлеб растит, буряки, картошку, молоком жители торгуют да салом, кулачье проклятое, ненасытное, самогоном залились по зенки, никакой революционной сознательности. Много в Терновке хлопцев молодых, да только не под те флаги пошли, совсем не под те. Ну сказано же – кулачье. В семнадцатом землю поделили и теперь – умереть за нее готовы, а вовсе и не за мировую революцию и освобождение угнетенных товарищей от цепей капитала. Спалить бы это гнездо вражеское к такой–растакой матери.
Пусто на улице. Оно и понятно, день на дворе, это рабочий восемь часов отработал – и домой пошел, а крестьянин дотемна работает. А сейчас как раз удобно, отпора никого не будет, кто по хатам сидит – старики слабые да дети малые. Собака лаем захлебывается из–за тына. Хорошую хату себе кулак отгрохал, беленую, бляхой крытую, просторную. И сарай вместительный, и подвал. Много хлеба можно будет взять! Командир продотряда постучал в дверь. Крысюк шел за продотрядовцем.
Дверь неожиданно легко распахнулась. Из сеней грохнул обрез. Крысюк шарахнулся в сторону, выстрелил в спину продотрядовца в штиблетах. Бедолага и за винтовкой потянуться не успел. Из окошка напротив высунулся немецкий карабин, плюнул огнем. Продотрядовец без шапки упал на колени, попытался выстрелить в ответ. Еще двоих уложило гранатой. Продотрядовец в синих штанах рванул к реке. Крысюк аккуратно выстрелил ему в голову.
Продотрядовец с двумя револьверами икнул и поднял вверх руки. Жить ему хотелось больше. По селу хлопали двери, люди выходили на улицу.
– А ты шо за один? – на Крысюка надвигался тощий тип в поношенной, застиранной до белизны немецкой форме без знаков различия. Двое хлопцев тем временем умело вязали продотрядовца.
– Махновец.
Продотрядовец заматерился во весь голос.
– И шо ж ты тут забыл, махновец?