– Кто такой Сташевский?
Прогрессор от неожиданности шарахнулся куда–то вправо и локтем сбил с тына чей–то новый глиняный горшок.
– Я не знаю. Почему ты у меня спрашиваешь?
– Я думал, – Кайданов почесал в затылке, – что это твой знакомый. Вот мне и интересно, где он на медика учился и почему не доучился.
Лось только зубами клацнул.
– А с чего ты взял, что он – медик?
– Сумку медицинскую себе забрал, у Прокопенка пулю из ноги в пять минут вытащил. У него уже не голова думает, а руки знают. И мне интересно, чего это молодой здоровый мужик оружия в руки не берет, мяса не ест, самогону не пьет и по бабам не лазит? Я с ним в одной хате не сплю, страшновато.
Прогрессор призадумался.
– Может, старовер?
Кайданов чуть самокруткой не подавился.
– Разуй глаза! Он карты гадальные с собой таскает! Кофе пьет!
Лось, на всякий случай, тоже решил держаться от оккультиста как можно дальше. У него была мысль на тему, каких именно женщин предпочитает Сташевский, но говорить такие вещи человеку, который недавно поел – это чревато.
Проехал мимо Сотников, бывший беляк, бывший шахтер–коногон и неизменная сволочь. Но боец хороший, этого не отнять. Пора было уже чистить пулемет, хоть к нему ленты – пустые, пора было считать патроны – на длительный бой не хватит, пора было выходить в направлении Бердянска и молиться, чтобы раненых местные не выдали белогвардейцам. И чтобы у Павлюка стало на капелюшечку больше мозгов.
Крысюк сидел на крыльце, лузгал семечки и очень хотел домой. После того совместного рейда – Вужик со своими петлюровцами, Голодный и Черный – на фастовский телеграф махновцу стало не по себе. Вроде бы все хорошо, потерь – два человека, патронами разжились, самогонку хорошую взяли, и новости важные узнали – Деникин наступает, красным скоро придет конец. Шило еще тогда развеселилась, но ее быстро урезонили – это значит, что многовато у махновцев потерь, не могут они фронт держать як следует. Или уже разбил их генерал золотопогонный, или затаятся они по хатам, залижут раны да вновь накинутся, будто шершни на быка. А их благородия щадить лесные банды не будут.
Надо валить домой, здесь дело уже сделано, и петлюровцы по тылам красным гоняют, и хорошо гоняют, за Днепром заграву видно. Может, что и выгорит. Пулеметчик у Голодного точно есть, да и сам он не дурак, сообразит как–нибудь. Им–то добре, хата под боком, жинка под боком, эшелоны под откос пускать – дело нехитрое, а сам Крысюк соскучился и по товарищам своим, и по степи, где любую контру видать, и даже по белогвардейцам, которые так забавно возмущались, когда их ставили носом к стенке, предварительно экснув брюки в свою пользу. Крысюк глянул на небо, стряхнул лузгу с колен. Надо искать Голодного, и надеяться, что он уже перестал праздновать.
Голодный мрачно жевал квашеную капусту в компании какого–то ободранного и и лохматого товарища. Ободранный сочувственно вздыхал и опасливо глядел на шмат старого, желтого сала с чесноком. Ну что ж это за жизнь такая – налет удачный, так зуб нелюдски разболелся, даже от полоскания самогоном не полегчало. А собутыльник атаману тоже радости не добавлял – хоть и от Вужика, а не такой, как его люди, те гуляют, аж хата трясется, а этот сидит в углу, морду кривит, из вареников начинку колупает. Своим малым Голодный за такое давал по уху.
Крысюк пригляделся в ободранному – давненько не виделись, Чернов. Месяц чи больше? Это ж где ты венгерку отхватил?
Паша недобро глянул на старого знакомца. Крысюк не изменился с прошлой встречи – такой же жилистый, и вечная щербатая ухмылка на костистой роже. И даже приоделся – куртка кожаная, лаковая, черная. И вряд ли он купил эту куртку в модном магазине.
– Чего надо, Пацюк?
– Крысюк, – махновец уже устал поправлять атамана, – а надо мне до своих. Я малого научил, так что без пулеметчика не останешься. Мне от новостей про Деникина, Крысюк сглотнул, облизнулся и гораздо тише, на выдохе, докончил, – страшно дуже.
Паша новостей про Деникина не слышал, ему вполне хватало комнезамов и большевиков. Большевиков проклятущий Шульга–младший изничтожал жестоким образом, ему бы куда больше пошли клички «Лютый» или «Страшный», но гуртовой поддался воспоминаниям, припомнил родную хату и ужа за печкой, умнейшую тварь, которая даже гадила только во дворе. Вот и пристало к тощему волыняку ласковое «Вужик».
Голодный сунул левую руку под стол. Плохо. Он ест правой, а стреляет с левой, как–то у него так с детства получилось.