Прогрессор икнул после обеда вчерашней гречкой с салом, и ужаснулся своим мыслям. Еще этого не хватало! Тут непонятно что на улице творится, а он про личную жизнь думает. Оружия в хате нет, к примеру. А хата небедная. Если ее еще никто не спалил, то значит она что–то такое делает, что выгодно всем воюющим сторонам. Шпионаж в стиле Мата Хари? Нет, фигура у нее замечательная, но это слишком рискованно. Тогда что?
Во дворе кто–то разговаривал с хозяйкой. Все. Приехали! Хотя – люди добрые и недобрые, да она самогонщица! Бывший студент дорого бы дал за возможность увидеть покупателя.
– Анна Петровна, а кто это был?
– Бандит.
– Нет, это понятно, а кто? Зеленый? Или еще какой–нибудь?
– А я знаю? Заплатил вот, – кума показала горе–прогрессору обрывок золотой цепочки и три золотых коронки.
Митеньку тошнило за сараем уже пять минут. Уже насухую. Головы на плетне были очень даже настоящими. Наткнулся Ворон на продотряд, вот и украсил тын. А нечего у людей зерно отбирать! Да и голову срубить – то легкая смерть, ой легкая.
В бывшей экономии немцев–колонистов кипела жизнь – хлопцы расслаблялись после удачного налета на продотряд. Самогонка лилась широкой реченькой – столы на улице, колбасы и сала завались! Ворон, в отличие от своих людей, был трезвым и злым. Впрочем, злым он был аж с войны с японцем – два сына у крестьянина было. Ни один не пришел, и могил у них тоже не было. Снаряд в батарею попал.
Эсер, заглянувший в гости вместе со своими людьми, тоже злился. Все слухи оказались преувеличенными. Пятьдесят человек, сабли да винтовки. И Климов со своим клятым аккордеоном. Дюже противно у него выходит. И никакого пулемета. И как с таким войском выделять землю коммунистам? Да еще и Крысюк масла в огонь подлил – Терентьев командир умный, у него теперь пулемет есть, положит усех в пять минут.
Ситуация была распрекрасная – командиры трезвые, хлопцы пьяные, немец Штосс, который в четырнадцатом году малость тронулся – когда мобилизацию объявили, подпалил себе хату и ломанулся в степь, на полицейских охотился, коноплю курит и другим отсыпает.
Ну хоть гимназиста тошнить перестало. Студент Крысюка трясет. А тому уже без
разницы, пока не проспится, то хоть ты его на куски режь, ничего не скажет.
– А где все наши? – вид у Крысюка был потрепанный.
Махновец аккуратно поставил кружку самогона на землю, развел руками.
– Я не понял, где все наши? – Паша уже догадывался, но верилось с трудом. Ну живые сильные люди, ну не могут же их…
– В раю сметану едят, – Крысюк был пьянее, чем казалось.
Паша аккуратно взял пулеметчика за воротник, вздернул на ноги.
– А автоматы тоже? – прошипел студент.
Крысюк кивнул. Паша разжал руки. Хуже ситуации придумать было просто нельзя.
– И Вадим тоже?
– Хто? – Крысюк мало что соображал, но никакого Вадима он не знал.
– Ну Лось, звали его так.
– Живой был. Недавно. Вчера точно, – Крысюк, изрядно шатаясь, все же увел с ближайшего стола еще одну кружку самогона, ткнул в руки Паше, разлив при этом половину ему на шинель.
– За помин души.
Паша машинально заглотил самогон. Он не хотел. Действительно не хотел. Он же не знал, что так будет. Поверил художественной литературе.
Угробил безобидного человека, который только монстров компьютерных убивал.
Студент потянулся за ближайшей закуской. Закуской оказалась чесночина. Тьху, дрянь какая. Паша понуро оглядел довольную пьяную толпу. Вот за этих он должен сражаться? Вот за этих, которые другого развлечения, кроме мордобоя, не видят? За этих разносчиков блох, вшей и другой мерзости? Он застрял во времени, где даже нет радио приличного! Вот за этих садистов? Продотрядовец глядел куда–то еще не выклеванным глазом. Хотя был один выход из ситуации. Радикальный. И раньше Паша о нем не задумывался. А сейчас – да почему нет? И наган есть, и сарай стоит.
Паша полюбовался на мирно спящего под столом Крысюка и направился к сараю.
Тощая свинья с надеждой на еду посмотрела на входящего и заверещала. Громко, противно, самозабвенно.
– Тебе девок мало? – Палий. Как ни странно, трезвый. Лыбится. Тупой звериной радостью.