Палий не понимал, какое отношение лично к нему имеет мировая революция. У него и так есть хата, которую бы надо побелить, корова, экспроприированная у помещика, хорошая черная корова, и хорошо бы мотоцикл купить. На мотоцикле можно девок катать. И ему как–то не хотелось освобождать рабочих и крестьян Индокитая от индокитайских же буржуев. Особенно под руководством комиссара. Особенно вот этого. Гладкий, ручки белые, нежные. Вот Терентьев, зараза такая, сам людей в бой вел, двух наших зарубал, прям як на листовке у картинках рисовали. А ты под кроватью у людей сидел. Крыса штабная. Мало мы таких в семнадцатом. А это мысль. Палий поймал вошку, полюбовался добычей, щелкнул пальцами. Кажется, где–то он видел лимонку, да олия на кухне точно была.
Комиссар испугался. Он ожидал допроса, но никого из командования не было, а охранник был то ли тупой, то ли глухой, то ли все сразу. На агитацию не поддавался, даже на страдания индокитайских женщин не отреагировал. Да и было ли у анархистов командование? Этот тип на кухне что–то разбил. Не сбежишь ведь, скрутили, как колбасу.
Палий задумчиво оглядел лимонку, с которой капало подсолнечное масло, осколки кувшина, который какая–то дура поставила на самый краешек стола и комиссара. Что–то не сходилось. Похоже, не влезет даже с маслом. Да и руки потом мыть надо.
Комиссар был ухвачен за шиворот и поставлен на четвереньки. Ну это уже безобразие. Мало ему того, что он анархист, так он еще и педераст! Палий облизал масло с пальцев, выдернул из комиссарских штанов ремень, хороший ремешок, с серебром. Можно будет продать. Или подарить какой–нибудь девке. Сорвал чеку, сунул гранату за пояс вражьих штанов и рванул из хаты так быстро, как только мог. Взрыв получился приглушенным.
– Что за? – Паша старался не попадаться на глаза Крысюку. Восемь ящиков металлолома. Бедные хлопцы. Можно же было уйти. Прогрессор твердо решил напиться, как свинья, раз с самоубийством не вышло. Тоже метод. Может, случится прободение язвы желудка.
– Какой извращенец изгадил потолок кишками? – командир Николаев всего–то хотел отдохнуть и, возможно, допросить контру. Но после зашивания скальпа и ну очень интересного перелома ключицы, ну хоть в учебник, с подзаголовком: «это уметь надо!» ему не хотелось лишней крови. Легкоранеными занимался Яковлев. Человек тридцать, подпортили молодняку шкурки. Ничего, зато будет что рассказать.
– Как? – Паша не сразу понял, что это не шутка.
– Молча. Сунул ему в задницу гранату, или там в штаны кинул и удрал. И теперь кто–то будет мыть пол. И белить потолок. И искать мешок, чтоб похоронить вот это, – эсер ткнул верхнюю, неповрежденную, часть комиссара ногой. Бывший студент уже понял, что зря пришел посмотреть на результат. Дверь, стена, пол и даже потолок были заляпаны кровью и кусками мяса. Были ли там кишки – медику виднее. Паша поспешно выскочил на улицу. Только блевотины там недоставало.
– Приспичило? – вот только его и не хватало. Крысюк. Стоит и курит. Прогрессор чуть его с ног не сбил.
– Зачем это делать?
– Что делать? – Крысюк особо не страдал.
– Ну комиссар ведь в плен сдался.
– Сам виноват. Жалко, что чекистов под рукой нет. Они так смешно верещат. Еще офицерье хорошо стрелять. Они сначала корчат из себя героев, а потом точно так же дохнут.
– А остальных красноармейцев тоже?
– Мокроусова с дружками? Та пусть себе живут. Граната в штаны – то смерть легкая. Вот повесить или расстрелять по разному можна.
Паша икнул. Только–только отдышался, так опять про всякую гадость слушать. Ага, Палий, с бутербродом и мешком. Сало жрет. Везет же некоторым.
– Догадался полудурок, – пробормотал Крысюк ему вслед. Паша вспомнил одну вещь.
– А что значит «байстрюк»?
– Ублюдок. Незаконный ребенок, если про человека. Ублюдок – то про скотину больше.
– И что?
– Да когда как. Когда нормальное, а когда и отакое получается.
– Ага. Звероподобное и тупое.
Крысюк задумчиво свернул вторую козью ножку.
– Вот он как раз не тупой. Немцев палил только так, аж шкварчало!
– Что он с немцами делал?
– Палил. Поджигал хаты, сараи, офицера в бане поджарил. Мне Радченко рассказал. А его и словили из–за офицера. Люди прибежали, пожар тушить, а он стоит и лыбится, глаз оторвать не может. Немцы ж тоже не пальцем деланные, сообразили, чья работа.