А вот и комитет по встрече. Гусар недобитый, чучело в женском полушалке, и это даже ж не знаю, чей мундир. Не красные, это точно. И не белые. Нашивки на них–то есть, угол, только черно–зеленый. Медленно едут.
– Вы хто? – гусар обозвался. То ли командир, то ли жить надоело. У пулеметчика руки на гашетках, он–то успеет.
– А вы? – ездовой мало что в жизни видел, кроме родного огорода.
Гусар почесал в затылке. Похоже, ему не нравилось стоять напротив пулемета.
– Люди божьи, обшиты кожей, – буркнул тип в незнакомом мундире, сплюнул пережеванный табак.
Ездовой, как бы чухаясь, перехватил вожжи поудобнее правой рукой, левая зависла над браунингом. Тип в полушалке улыбнулся. Зубов у него не хватало, но недостатки искупал здоровенный вороненый маузер в руке.
– Интересна одежа, – Крысюк говорил спокойно, даже лениво, но руки от гашеток не отнимал.
– У чеха в дурня выиграл, – тип выудил из кармана полплитки жевательного табака, отгрыз кусок, блаженно зачавкал.
– И де ж ты чеха взял?
– Да заблудился тут один. Лой из него было хорошо топить.
Ездовой позеленел. Прогрессор чихнул, потому что сказать было нечего. Вернее, было что, но жить хотелось больше.
– Вы шо, красные? – Крысюк говорил так же лениво, по–прежнему не убирая рук с гашеток.
– А ты б руки убрал, я нервный, – тип в чешском мундире медленно вытащил правую руку из кармана, тоже задержал над револьвером.
– Все сейчас нервные, – вздохнул прогрессор.
– Такие красные, аж зеленые, – огрызнулся гусар, – большевики узурпировали цвет борьбы. А вы–то кто? Может, тоже контра, как на той неделе?
– Я анархист с Брусиловского прорыва! – оскалился Крысюк.
– А до того? – тип в полушалке сунул маузер в кобуру.
– А до того я не знал, как анархисты называются.
– А що было на той неделе? – ездовой был молодым и любопытным.
– Да лазил тут один в погонах. Посмотрел и дальше пошел.
Тип в чешском мундире фыркнул.
– Пошел, а как же! Спотыкался только.
– Тебе смешно, а зачем мою ложку вымазывать в каких–то соплях? – обладатель полушалка развернулся к товарищу, с нагайкой в руке.
– То не сопли, то стекловидное тело. Было.
Лось понял, что обедать уже не хочет.
– А, так вы с Ляховским? – Крысюк явно что–то вспомнил.
– Ну да, – тип в чешском мундире приосанился, развернул коня, махнул рукой, – нам пулеметчик пригодится.
Ездовой наворачивал капусняк так, будто первый раз в жизни ел. Крысюк не отставал, тем более эти двое ели из одной здоровенной миски. Прогрессор лениво разглядывал обстановку. Есть ему не хотелось, особенно после того, как щербатый предложил ему свою ложку. А так – хата как хата, возле нее вишни растут, уже отцвели. Стены мелом беленые, пол деревянный. Печь цветами размалевана. Под потолком лук висит, в косы заплетенный. Хозяйка на кухне чугунками грохочет. В окошко колодец видать, последний писк техники – колонка водонапорная, с корытом под ней. Какой–то боец воду набирает.
Почти мирная жизнь.
Только за соседней хатой пушка в огороде стоит, а хлопец в синих штанах от нее детвору отгоняет, да какой–то тяжеловооруженный недоносок, ростом чуть повыше винтовки, бегает. Возле хаты стоит мужик в вицмундире засаленном, учительском вроде, курит. Окурок затоптал, дверь открывает.
– И кто это тут?
Крысюк облизал ложку, сунул ее за голенище. Лось разглядывал вошедшего. На декана чем–то похож, такая же самодовольная рожа. Вот только декан Петр Тарасович при себе носил папку на кнопках, а не маузер. И за ним тот щербатый идет, в дверях становится. Окружают.
– Кое–кто распасся на домашних харчах, – Крысюк, похоже, откуда–то знал этого Ляховского. Но это еще не гарантия. Ездовой забился в угол. Ну село необстрелянное, что с него взять? Ляховский тем временем почесал левый глаз, подхватил стеклянный шарик у самого пола. Щербатый за его спиной покрутил пальцем у виска.
– К свету повернись, а то голос знакомый, а рожа – нет.
Крысюк, хмыкнул, встал из–за стола, повернулся вправо.
– Где ж я тебя видел? – Ляховский прищурился.
– Он казал, шо анархист. С Брусиловского прорыва, – вмешался щербатый.
– Точно. Гнат–комитетчик. Ты еще офицеру кишки выпустил.
– Было дело, – Крысюк снова сел, развалился на лавке, вытянул ноги в разбитых сапогах.
– А ты из писарчука–добровольца стал приводить людей к общему числителю, чи якось так?