– У старосты, – задумчиво повторил Крысюк.
– Он мне за корову деникински гроши заплатив, – жена выпуталась из одеяла, придвинулась поближе.
– Одевайся, и городами – до Вдовьей Копанки. Там хлопцы. Я догоню.
Крысюк вышел на улицу. Дико хотелось курить. Дом старосты было хорошо видно, эх, гранату б им в окошко кинуть…. Только ж там часовой торчит, и не один. Дьяконов всегда трепетно относился к своей персоне. А если он, скажем, вышел до ветру? И граната пропадет, и сам зря убьюсь. Так что отсыпайся, контрик, я скоро не один приду. Махновец в четвертый раз обшарил все карманы, кисета так и не нашлось, закрыл за собой дверь и через огород старой Матвеихи пошел обратно.
Заря подсвечивала небо, только просыпались разные мелкие птахи, а тачанка уже удалилась от села на приличное расстояние в десять километров или как–то так, прогрессор не был уверен, что правильно перевел версты в более привычные ему системы измерения. Вот, еще одно препятствие, про которое не писала ни одна заразонька. Аршины, золотники, фунты – голову можно сломать с этими мерами расстояния и веса. А Бондаренко на это начихать, он вообще спит, слюни пускает, счастливый человек. И дружок его, у которого штаны с лампасами, тоже молчит, со вчерашнего дня ни слова не сказал. Может, он глухонемой? Вот вернется Заболотный – у него и спрошу. Хотя он тоже скользкий тип, говорит много, а информации от него мало, одна радость, что большевиков не любит, комиссара прибил, в навозную кучу вверх ногами засунул, а тот взял и задохнулся. Горе–то какое. Испортил краснопузик все веселье.
От раздумий прогрессора отвлек смачный хруст костей – Шульга потягивался. То ли тоже проснулся, то ли в одной позе сидеть надоело. Да и тачанка еле едет. Понятно, что кони не железные, их беречь надо, только все равно страшновато. Ага – Журборез правит, а ездовой в клунке свои сапоги ищет, скорее всего – Маруся рядом, не хочет перед ее мамой показаться голодранцем, так Опанас босиком ходит. Ты смотри – хромовые, скрипучие, по последнему писку моды сапоги. До Маруси ходу – ну час, меньше даже, да и ноги разомнет. Может, и не занят беляками хутор… Только Журборез коней влево поворачивает, вслед за женихом сопливым.
В бога–душу–мать! Так и есть – шестеро солдат на хуторе, все с погонами, а ездового не видать. У тына гнедая стоит, сытая, гладкая. Один из солдат посмотрел на небо. Максим застрочил, срезав и солдата, и еще двух белогвардейцев. Макитра с петухами разлетелась в осколки. Беляк постарше и потолще кинулся к гнедой. Не добежал. Шульга удивленно матюкнулся, опустил карабин – нечасто увидишь, чтоб один контрик другому в спину стрелял. Стрелок кинул браунинг на землю, поднял руки. Шульга вылез из тачанки, посмотреть, что да как, да и лошадь в хозяйстве пригодится, выученная, не сбежала никуда.
Странный контрик стоял и улыбался, как дурак.
– И як это называется?
– Военная хитрость, – Опанас уже отодрал левый погон и принялся за правый, – хату не спалили, Марусю не тронули, а я по вам не стрелял.
– Так то ж контра, – Шульга для убедительности пнул того белогвардейца, который бежал к лошади.
– Так я по ним и стрелял. Я шо, дурной – за панов воевать?
Из хаты выглянула скромно выглядящая дивчина в застиранном синем платье.
Не уйти – некуда уходить. Позади – контра, и впереди – контра. Четыре раза атаку отбивали, а сейчас – только ленты пустые под ногами валяются, да пулеметчик в землю уткнулся. И речка уже красная от крови. С ночи бой шел, да уже полдень. Врукопашную люди идут. И сквозь выстрелы и вопли слышен грохот копыт. Конница подоспела! Только на черном знамени – волчья голова.
В реальность прогрессора вернула оплеуха от Шульги. Не день, а ночь, и пулемет не в чьем–то вытоптанном огороде, на остатках огурцов, а в тачанке. И не начало осени, а конец весны. И Журборез в очередной раз в кусты побежал, не поладил с Марусиным борщом.
Всего лишь сон, кошмар. Но прогрессор задавил очередную вошь и задумался, уставившись на луну. Растет или нет? А кого это интересует? А девочка в зеленой кофточке, дико вопящая девочка в зеленой кофточке? Этот сон преследовал бывшего студента лет с пяти и был всегда одинаковым – верещащий ребенок на синем диване в смутно знакомой комнате. Когда родители таки сделали ремонт, переклеили обои и купили ядовито–синий диван, Лось не удивился. Хороший диван. Но, когда родилась сестра, вот тут он и испугался – та же самая девочка. И кофточка, которую купила бабушка, перепутав на радостях все размеры – на трехлетнего ребенка, зеленая кофточка, с листиками–вышивкой. И спасибо современной медицине, а то померла бы сестра от аппендицита в трехлетнем возрасте.