На чердаке действительно кто–то жил, до недавнего времени, узенькая незастеленная кровать, кособокие стол и табуретка, у кровати – сапоги, на стуле аккуратно сложена форма с еще новенькими погонами. А на столе – свечка в плошке, какая–то книга небольшого формата и наган, вальяжно и ухоженно поблескивающий. Прогрессор не заставил себя упрашивать, схватил оружие, выудил из–под кровати полупустую коробку патронов. А Спиридонов, земля ему пухом, был неравнодушен к поэзии, Брюсова почитывал перед сном.
В землянке было тепло и даже уютно, особенно после той канавы, где пришлось отсиживаться три часа, подняли зачем–то злые командиры солдат, прошли они куда–то быстрым маршем, хорошо еще, что не к тюрьме. Интересно, что еще стряслось? Но это пока не наша забота.
Матвеев делил содержимое торбы – банка соленых помидоров – себе, пиджак старомодный, мужской – гуртовому, а то у него из одежды только форма заметная, три хлебины – то уже всем, соли спичечная коробочка и еще якась гадость, в другой спичечной коробочке, пахнет приятно, но на вкус – гадость натуральная.
– Это не гадость, а корица, – вздохнул Паша, – к пирожкам с яблоками или творогом – самое то.
Прогрессор пытался нацепить наган так, чтобы и не на виду, и ничего себе при таком способе ношения не прострелить. Сзади за ремнем? Нема дурных.
Глина удрученно глядел на трофейные сапоги – размер–то подходящий, а подметки–то бумажные. В принципе, если хороший шмат кожи, да гвоздики, да дратву – так будет нормальная обувка, а не такая, какой интенданты–кровопивцы приторговывают. Особенно приятственно в таких сапогах по Карпатам зимой лазить. А австрияки, гады, еще и смеются.
Петлюровец свистел нечто про пана сотника, и на месте этого сотника Глина бы куда–нибудь сбежал вместе с деньгами, например, в Мексику – там тепло, и самогонка, и бабы доступные. Или лучше в Абиссинию – там хоть люд православный.
Но мечты – мечтами, а чего это солдат куда–то ночью погнали? Похоже, тут
не только Устим провода режет. Слишком знакомая тогда обстановка, с поправкой на немцев, которых туточки нету. А жаль, их было так весело и привычно убивать! И форма у них была красивая. А теперь – черт–те кто и ззаду хвостик. От, спрашивается, зачем? Большевики не нравятся – то понятно, все остальное–то на хрена? Глине почему–то вспомнилась соседка – был у нее муж да два сына. Брусилову– прорыв, армии – победа на некоторое время, а соседке – три условные могилы, потому что после артобстрела тяжело понять, где чья нога. И ото надо было вмешиваться? Застрелил Принцип кайзера – так и молодец, нет, надо лезть не в свое дело, четыре года воевать ради черт–те чего, а теперь белые мечутся як муха в стакане, а остальным уже нужно совсем не то, что было пять лет назад. Петлюровцы какие–то выскочили, одна радость, что тоже против белых, да землю делят.
А банда – курам на смех, мала дытына и калека, причем Матвеев – то тебе не Демченко–одноглазый, Матвеев уйти быстро не может, верхом ехать – тоже. Если б удалось экснуть телегу и лошадей, или хоть вола, тогда он на что–то годен, а так – ни украсть, ни покараулить. Хотя он именно что караульный. И петлюровец этот сопливый, пошел воевать, надеется на своего бухгалтера. Чины положат таких вот фанатиков и договорятся, как им удобно. Махновец подозрительно глянул на шмат сала – то ли свет такой, то ли оно с прозеленью. Но помидоры тоже доверия не внушали – это ж и вправду надо быть сектантом, чтоб такое солить, они ж зеленые, як гимнастерка. Огурцы зеленые – то понятно, но помидоры защитного оттенка – извиняйте!
Гуртовий такими тонкостями не морочился и заглотил уже второй овощ, хитроумным способом. Нормальные люди сначала высасывают из соленого помидора жидкую часть и жуют плотную, а не запихиваются, наподобие змеи с лягушкой, сразу целым соленьем. Человек же не змея, у него же челюсти не такие.
Паша наблюдал за голодными товарищами и в стотысячный раз проклинал свой гастрит, напомнивший о себе дикой изжогой. Черный хлеб прогрессорский желудок не воспринимал никоим образом. Про помидоры лучше было и не думать. И что это за жизнь такая? Ни собственно прогрессорства, ни уважения, ни даже вареников с картошкой. И, вдобавок, женился, а семейная жизнь оказалась издевательством высочайшей пробы – ее попросту не было.
Лось думал, грыз сушки и думал, куда может пойти товарищ Сердюк и его идея вместе с ним – это ж додуматься надо – устроить во взводе агитотдел и набрать туда троих первых попавшихся грамотных– Лося, Шульгу и Каца. Это ж комедия! Кац себе рисует огромную вошь в черкеске, аж язык высунул, и горя не знает. А кому–то надо придумать чего–нибудь агитационное! И желательно не то, что Шульга предлагает, хоть оно и весьма боевое. Нельзя такие слова в агитационных листовках писать!