Еще оставался Крысюк, который со вчерашнего утра, после уточнения с царем, поглядывал на прогрессора как–то странно. И стоит ли с ним говорить о том, что он уже знает? Как он на это отреагирует? А стреляет он хорошо. Или рассказать? Может, его в следующем бою убьют. Только вот есть еще один фактор, называется Паша. Что и кому он может ляпнуть? И догадался ли этот гений в куче удобрений, где именно он находится? И нет же с ним никакой связи, потому что тут из техники максимум – это телеграф, тут даже песен по радио не послушаешь, потому что радиотехника до такого не доросла.
Лось сплюнул, мысли мыслями, но делать что–то нужно, пулемет чинить, коней новых подковать или изображать из себя санитара. Заболотный хоть и тощий, но тяжелый, а Клавдя сложения хрупкого, еще потянет спину, за что Ярчук оторвет мне, в лучшем случае, голову.
Заболотный скрутился в хозяйских подушках, точно так же, как и вчера вечером. Только сейчас лежал молча, следил взглядом за сестрой милосердия. В хате чудесно пахло борщом, хозяйка – молодая вдова в самом соку, крутилась на кухне. Клавдя чинно сидела возле кровати и вышивала крестиком бесконечную салфетку. Заболотный медленно вытащил правую руку из–под подушки.
– Свои, свои. Ты ж сейчас тот маузер не поднимешь, – Лось понял, что выражение «краше в гроб кладут» – это никакое не преувеличение, а точное описание. – Что–нибудь нужно?
Заболотный не ответил, отвернулся к стене. Клавдя смерила прогрессора уничтожающим взглядом.
– Мы без командира остались, – сказал прогрессор, чувствуя себя все неуютнее и неуютнее.
– То шо? – Заболотный по–прежнему смотрел в беленую стену.
– Ты участвуешь? – Лось ощущал себя редкостным идиотом – человек еле разговаривает, чуть кровью не истек – и предлагать командование.
В комнату без приглашения зашел Василенко, мелкий, тощий, цыганистого вида парень в офицерском кителе и штанах фасона «шаровары запорожские, шириной с Черное Море».
– Нашел! – Василенко потряс небольшим узелком.
Клавдя распотрошила добычу. Какие–то куски сушеных растений, что ли.
– Что нашел? – Лось не разбирался во всяких там сушеных травах, мало ли что местные едят.
Василенко почесал в затылке. С города человек, до сих пор заметно. И руки моет, и простых вещей не видел никогда.
– Маковыння. Оно боль снимает, человек от него спит.
Прогрессор присвистнул. Хоть бы Заболотному от такого лекарства хуже не стало.
За Василенко просунулся Татарчук, с какой–то бумажкой в руках, вернее, со списком грамотных товарищей. И себя он почему–то в это список не включил, хотя читать–писать умел. А, так это ты претендентов на командира насобирал. Лось сощурился, почерк у Татарчука напоминал колонну раздавленных червей: Кац, Наводнюк – что за один? Такого не знаю. Шульга – мама. Только не он! Крысюк, Гармаш– это Илько, что ли? Подходящая фамилия у человека. Кайданов – нет, лучше тогда Шульга, он всего лишь не любит москалей и поляков. Томашевский – тоже не знаю, ну его. Заболотного в список не включили. Прогрессор перечитал список еще раз, практически водя носом по буквам – нет, его фамилии там написано не было. Каца, ревматика, который ходит по чайной ложке в час, который сразу три пары шерстяных носков носит, – можно командиром выбирать, а я всего лишь плохо вижу – и дуля мне вместо командования. Лось вышел, даже не хлопнув дверью, и побрел к дому старосты, куда валили все боеспособные махновцы, включая даже нескольких представительниц слабого пола.
Гвалт в комнате стоит, хуже, чем на базаре, накурено уже, Татарчук с бумажкой своей на столе сидит, прям на скатерти, Каца на нервной почве икота замучила, двух слов сказать не может, Кайданов так и приперся с заступом, стоит с ним в углу, если будет драка, так кому–то достанется. Григоренко возле окошка стоит, на хозяйскую белую герань смотрит, интересный цветок, девкам понравится. А вот это – Наводнюк. Шикарная мишень, сто пудов сала в офицерской шинели, он на битюге ездит, потому что нормальная лошадь под ним шагу сделать не сможет. Илько пришел, причесався, прилизався, а дальше Лось продолжать не стал, еще обидится человек.
Тихо шипит–зачитывает с бумажки Татарчук. Примолкли махновцы, а потом несколько человек руки подняли. Четверо. Ругнулся Кац непонятно, вышел. Снова Татарчук зачитывает – от те на! Один только Наводнюк руку поднял. И правильно, человек такой кулеш варит, что ложку можно проглотить и не заметить, а вы его в командиры хотите. Вышел Наводнюк, так дверью хрястнул, что побелка с потолка посыпалась. Снова Татарчук зачитывает – за Илька человек семь руки подняли, а тот только плечами пожал, вышел спокойно. Еще одна фамилия прошелестела, стали за Шульгу руки поднимать, да не один–два, а все оставшиеся. Лось подумал–подумал, в конце концов – Деникин же полуполяк – и тоже поднял руку.