Понимает ли Иов, что открылось его взору? Он достаточно мудр или умудрён опытом, чтобы не выдать этого. А его слова дают основание для любых догадок: «Знаю, что Ты всё можешь, и что намерение Твоё не может быть остановлено» [XIX].
И впрямь, Яхве может всё, да и просто позволяет себе всё, и глазом не моргнув. Он без зазрения совести может проецировать свою теневую сторону и оставаться бессознательным за счёт человека. Он может кичиться своим сверхмогуществом и издавать законы, которые для него самого не более чем пустой звук. Убить или зашибить до смерти ему ничего не стоит, а уж если нападёт блажь, то он, словно феодальный сеньор, может даже и возместить своим крепостным ущерб, нанесённый их нивам псовой травлей: «Ах, ты потерял сыновей, дочерей и рабов? Не беда, я дам тебе других, получше».
Иов продолжает (вероятно, с потупленным взором и едва внятно):
Кто сей, помрачающий Провидение, ничего не разумея? -
Так я говорил о том, чего не разумел,
о делах чудных для меня, которых я не знал.
Выслушай, взывал я, и я буду говорить,
и что буду спрашивать у Тебя, объясни мне.
Я слышал о Тебе слухом уха;
теперь же мои глаза видят Тебя;
Поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь
в прахе и пепле. [XX]
Здесь Иов умно соглашается с агрессивными словами Яхве и тем самым падает перед ним ниц, как если бы он действительно был побеждённым противником. Его речь звучит недвусмысленно, но вполне могла бы иметь и второй смысл. О да, свой урок он и впрямь получил – и пережил «дела чудные», понять которые не так-то просто. Действительно, он знал Яхве только «слухом уха», а теперь познал его на деле – и больше, нежели Давид; урок поистине столь впечатляющий, что забыть его просто невозможно. Прежде он был наивен, может быть, даже представляя себе «милосердного» Господа благосклонным владыкой и судией праведным, воображал, будто «завет» – это предмет права, а договаривающаяся сторона вправе настаивать на полагающемся ей по закону; будто Бог крепок в истине и верен или хотя бы праведен и, как позволяет думать Десятословие, признаёт определённые этические ценности или, по крайней мере, чувствует себя связанным своим правовым состоянием. Однако к своему ужасу он обнаружил, что Яхве не только не человек, но в известном смысле что-то меньшее человека, а именно то, что Яхве говорит о крокодиле: «На всё высокое смотрит смело; он царь над всеми сынами гордости» [XXI].
Бессознательность естественна для животного. Как и у всех древних богов, у Яхве есть своя животная символика, притом неприкрыто опирающаяся на гораздо более древние териоморфные фигуры богов Египта, особенно Гора и четверых его сыновей. Из четырёх «животных» Яхве только одно имеет вид человека. Видение Иезекииля приписывает Богу в образе животных три четверти звериного и лишь четверть человеческого, а «верхний» Бог – тот, что на престоле из сапфира, – выглядит только подобным человеку [XXII]. Эта символика делает понятным невыносимое с человеческой точки зрения поведение Яхве. Его поступки принадлежат существу по большей части бессознательному, не подлежащему моральным оценкам: Яхве – некий феномен, а «не человек» [17].
Ничто не мешает предположить в речи Иова подобное содержание. Как бы там ни было, во всяком случае, Яхве в конце концов успокоился. Ещё раз подтвердилась действенность терапевтической процедуры безропотного приятия. Но в отношении Яхве к друзьям Иова все ещё сквозит что-то нервозное: они неверно говорили о нём в конце [XXIII]. Таким образом, проекция фигуры скептика распространяется – надо сказать, весьма комически – даже на этих честных и несколько ограниченных мужей, как будто от того, что они думают, зависит бог весть что. Однако то, что они могли бы думать, а тем более о нём, жутко нервирует и должно быть как-то прекращено. Ведь это слишком уж похоже на то, что частенько вдруг выделывает его беспутно шатающийся сын и что столь неприятно затрагивает больное место в нём самом. Как часто уже ему приходилось сожалеть о своих неразумных порывах!