Никто не знал, что Л. карьерист. Он не из породы пронырливых, пробивных, и волком в овечьей шкуре его тоже не назовешь. Он из тех, кого можно назвать лишь потенциальным или пассивным карьеристом, — такие не ищут случая, а просто пользуются им. И открыто бегут в кусты, если что-то может им помешать. Он сблизился с тобой не по расчету, но порвал из корысти, так как дочь снятого с работы директора завода — плохая партия.
Мне кажется, карьерист может обладать многими качествами, более того, у него могут быть и незаурядные способности, но все дело в том, что ему не хватает упорства и терпения честным путем добиться желанной цели. Тщеславие побуждает его ни во что не ставить своих друзей, а честолюбие и самомнение внушают мысль, что все, чего бы он ни захотел, ему всегда доступно. Такой человек может быть и вреден и полезен — если у коллектива хватит сил обуздать его нрав и заставить его талант служить делу.
Но такие любители ловить рыбу в мутной воде, как Л., обычно безнадежно серы, и хотят они не преуспеть в чем-то, а просто подняться повыше, не лелеют большую мечту, а стремятся просто быть на виду, не жаждут популярности, а, наоборот, мечтают о сереньком уюте, о «железобетонной» должности. Такие просто стараются втереться в доверие, чтобы обеспечить себе премию, продвижение по службе, а летом — путевку в санаторий.
В первую же ночь выяснилось (не боюсь писать об этом — я должен об этом написать), что он даже любить не умел и совершил обман уже тем, что сделал тебя женщиной. Эгоизм парализовал в нем даже инстинктивные порывы, он настолько стал его второй натурой, что и любовный порыв доставлял радость ему одному, — он не способен был дать тебе даже того, чем человека наградила сама природа.
Та, вторая жизнь, которая началась для тебя после нашей встречи, означала одновременно счастье (что поделаешь, нет лучшего слова) и несчастье. Только теперь ты вдруг поняла, какой была бедной, когда считала себя богатой, ощутила все убожество той жизни и еще сильнее жалела свои растраченные чувства, растоптанное доверие. Понадобилось немало времени, чтобы я понял, что происходит с тобой. Я ревновал тебя к Л., ненавидел его, поскольку наша жизнь еще долго возрождала в твоей памяти прожитые с ним дни. Ты была счастлива, но слишком медленно проходило щемящее чувство, вызванное разочарованием.
По утрам, в пять часов, царит полная тишина — даже на стройке не работают, — и в пустой комнате (потому что без тебя она действительно пуста) мне приходит мысль, что в последнее время именно это щемящее чувство делало тебя молчаливой. Неужели ты и во мне разочаровалась? Но почему? Знаю, с тобой что-то происходит, что-то тебя угнетает, чем-то я тебя обидел. Чувствую, что истина где-то рядом, но один, без тебя, я не могу ее найти. А знать ее, поверь, дорогая, нам обоим необходимо, без этого мы ничего не решим. Теперь я уверен в том (ведь я тебя знаю как свои пять пальцев), что за твоим, похожим на прежнее, душевным состоянием скрывается какая-то разочарованность, невысказанная боль. Но что же произошло между нами? Я готов рвать на себе волосы, что вовремя не придал этому значения. Сейчас ты могла бы сказать, что той энергии, какую я трачу на эти письма, вполне хватило бы на то, чтобы предотвратить все... Ты права. Но все же, если стряслась какая-то беда, давай вместе одолеем ее. Ведь это и есть эмоциональная культура: уметь любить и в беде — во всяком случае я так понимаю. Неужели же мы отвернемся теперь друг от друга и не будем стараться найти выход? Ты не хочешь, чтобы я к тебе приезжал, согласен, но тогда пиши, отвечай, ты должна мне ответить! Если в нашей совместной жизни было хоть что-то настоящее, подлинно человеческое, — мы не вправе сдаваться без боя.
Пиши и попытайся любить, ведь ты любила и хорошо знаешь, что я тебя люблю.
■
Мама, дорогая!
Ваше письмо доставило мне огромную радость. После телефонного разговора это первая весточка о Кати, можете себе представить, как я жду известий о ней. Теперь вам уже все известно, так что простите меня за прошлое вранье. Я не хотел вас волновать. Правда, я и сам многого не знал тогда. Да и сейчас скорее догадываюсь о том, что произошло. Внезапный, похожий на бегство отъезд, усталый, холодный голос по телефону, молчание — всего этого более чем достаточно (вот именно — более чем достаточно) для того, чтобы я понял: нас постигла какая-то большая беда.