— Что это, мама, прачку себе наняли? — спросил Фери с громким смехом, увидев у корыта дядю Йожи, который, подвернув рукава, как раз выкрутил последнее кухонное полотенце и бросил его в стоявшую на полу выварку. — Чего ж вы ему фартук не подвязали, чтоб штаны не замочил?
— Ох, Йожи, — вспыхнула Луиза, — все наше барахло до последней тряпки в ломбарде…
Фери продолжал ухмыляться. — А вы бы уж до исподних разделись, дядя Йожи, чего стесняться-то? — Он глубоко втянул воздух, ноздри его затрепетали; крепкий дразняще-острый аромат куриного бульона пробился к нему сквозь тяжелые запахи стирки и простого мыла. — Да тут, никак, народное празднество готовится? Что у нас на ужин?
— Ты б лучше помылся, чем языком трепать, — недовольно оборвала его мать. — Вон становись прямо в корыто, горячая вода есть еще.
Но Фери, подскочив к плите, уже снял с кастрюли крышку. — А это еще откуда?
— Дядя Йожи в корыте нашел! — крикнула Бёжи.
— Дура! — огрызнулся брат. — Что это, курица? Откуда?!
— Говорят тебе, дядя Йожи в корыте нашел! — сердито крикнула опять девочка. — Я сама видела, как он ее оттуда вытащил!
Держа крышку в руке, Фери не сводил глаз с кастрюли. — Как же, стану я сейчас мыться, — проворчал он. — Человек подыхает с голоду, а ему — мойся! Все равно завтра так же изгваздаюсь! — Неожиданно он сунул руку в кастрюлю и, ухватив за кончик, вытащил большую желтую ножку; не дожидаясь, пока бульон стечет с нее, он вгрызся в недоваренное мясо зубами. — Ах, мать твою… — зашипел он, облизывая обожженные губы.
— Положи сейчас же!
Фери не отозвался. Мать, ругаясь на чем свет стоит, кинулась к сыну и выхватила ножку. А Фери, ловко избегнув пощечины, так что рука матери только кончиками пальцев смазала его по уху, в следующий миг опять завладел куриной ножкой и отскочил.
— Чего вы пристали ко мне из-за кусочка мяса? — скрипя зубами и сильней кривя губы, прорычал он. — Работаю на вас с утра до ночи, а вам такой малости для меня жаль! — Он шагнул к крану умывальника, окатил холодной водой парующую в руке куриную ножку и опять вцепился зубами в жесткое, недоваренное мясо. Мать секунду смотрела на него неподвижно, потом неслышным кошачьим шагом двинулась к нему.
Но тут между ними вырос Йожи.
— Опомнись, Луиза, — схватив невестку за плечи, крикнул он в ее затуманившиеся, обезумевшие от гнева глаза, — приди в себя! Ну, пусть ест, коли так одичал он от этого мяса. Я и сам сейчас тебе врежу, если сей же момент жратвы не дашь! — добавил он и так ощерил зубы, что длинный нос встал чуть не поперек. — Эгей! — крикнул он, видя, что невестка не отводит от сына застывшего взгляда. — Эй, милостивая государыня, или вам неведомо, что мужчины тотчас дичают, едва завидят курочку!
— Когда-нибудь я убью его, — задыхаясь, прошептала мать.
Вдруг заплакала младшая девочка в углу, старшая тоже всхлипнула сердито и громко. — И мне поесть дайте, не только мальчикам! — крикнула она. Фери стоял возле умывальника с обглоданной косточкой в руке, тяжело отдуваясь, облизывая покрытые жиром губы, и с кривой ухмылкой смотрел на сестер. Лучи заходящего солнца проникли наконец в раскрытое окно и клубнично-красным светом озарили горестно раззявленный рот рыдающей Бёжи; казалось, он вырос вдруг чуть не вдвое под тонким длинным ее носиком. Но прежде чем насильно подавленный гнев матери обрушился на плачущих в углу девочек, к ним бросился Балинт. — А ну, тихо! — сказал он, не повысив голоса, но так поглядел на сестер холодно блеснувшими серыми глазами, что девочки моментально умолкли и только всхлипами выражали не унимавшееся горе. Однако Балинту нужно было еще обезоружить мать.
— Мама, — вскрикнул он испуганно, — суп убегает!
Мать тотчас бросилась к плите, наклонилась над кастрюлькой. — И ты тоже… вечно суешь нос, куда не след, — подняла она от плиты побледневшее лицо. — Откуда взял, что убегает?
— Мне отсюда так показалось, — оправдывался Балинт. — Принести еще соли немножко? Я смел то, что оставалось под бумагой в ящике стола.