— Не хочу, но ты дай! — сказал барон. — Неслыханно! В газетах, разумеется, писали, и оппозиция, очевидно, сделает интерпелляцию, но мертвецов этим не подымешь. На новых выборах мы получим большинство, по крайней мере, в две трети голосов.
— Кто мы? — спросила жена, уже взвинченная. — Ты, что ли?
— Национальная партия единства[119], — сказал барон с длинной морковкой в зубах, которая висела у него изо рта, как мышиный хвост у кошки из-под усов. — Наша партия, ma chérie!
— Да, но какая необходимость жандармам стрелять?
— Власть затем и существует, чтобы ею злоупотребляли, — с тонкой улыбкой сообщил барон. — Неслыханно! Сколько дней отпуска ты дала ему, Нина?
— Три дня.
Барон снова осушил затылок и шею огромным, как простыня, носовым платком. — Три дня? Боюсь, он не вернется.
— Все может быть, — сказала баронесса, барабаня пальцами. — Ты очень привык к нему? Надо бы выдать его мать замуж.
— Это дело долгое.
— Не пей же столько воды! — воскликнула баронесса. — Нельзя во время еды пить воду.
Тонким золотым карандашиком барон сделал пометку в записной книжке. — Я куплю у них землю и переведу семью в Пешт, — сказал он. — Нина, ты помнишь ли, в детстве… какие игрушки выставлялись тогда в витрине у Либнера? Знаешь, тот магазин напротив Базилики?
Пока супруга с мечтательной улыбкой на длинном лице углубилась в пожелтевшие воспоминания многолетней, весьма многолетней давности, барон сделал еще несколько пометок в записной книжке. — Солдаты были тогда? — спросил он нетерпеливо.
— Ну как же, оловянные солдатики.
— Много?
Баронесса все перебирала давние воспоминания.
— Как-то в одной витрине у него, в левом углу, стоял целый взвод гусар в красных атиллах, а за ним — взвод пехотинцев.
— Сколько их было?
— А что, и тут какая-нибудь комбинация? — спросила баронесса. — Штук тридцать было, может быть, сорок.
Барон записывал. — А так, чтобы обе витрины целиком набиты солдатами? Такого не помнишь? Нет?.. Я тоже.
В тот же день через банк Мунка и Дэвидсона он перевел одиннадцать тысяч фунтов с выплатой в Лондоне, а две недели спустя, в течение которых прилежней, чем всегда, читал английские и американские газеты, а также имел доверительные беседы с политическими деятелями, биржевыми маклерами и журналистами, занимавшимися экономикой, вложил восемьсот тысяч франков в Швейцарский кредитный банк на имя Бломберга из Келенфёльда, затем попросил в английском посольстве визу и разрешение на месячное пребывание в Англии. Он отправился в Лондон в начале февраля, сразу же после процесса над Ракоши, о котором достаточно много писала и зарубежная пресса.
Разумеется, барон Грюнер давным-давно, с момента прихода Гитлера к власти, знал, что раньше или позже разразится война. Знал, как знают люди, что однажды умрут. В подтверждение этого ему не нужны были доказательства, они наращивались сами, как математический ряд. И именно из-за многочисленности своей становились незримы. Однако барону известно было свойство людей, запертых в привычном окружении, не видеть того, что вот-вот выколет глаз, и потому зимою и летом под предлогом «моциона» он, как некогда король Матяш[120], смешивался с простым людом; ежедневно, хотя бы на полчаса, выходил на улицу, — брел по проспекту Ракоци, улице Доб, проспекту Ваци, иногда выбирался даже в Чепель, Пештэржебет, — чтобы узнать, как идут в мире дела; и, по крайней мере, раз в год хоть на полдня выезжал в родное свое село, местечко Таб в Шомодьском комитате, где в разговорах с железнодорожным стрелочником, кузнецом, бакалейщиком, ночным сторожем, еврейским кантором и их женами получал еще более точные и достоверные сведения о том, что происходит в мире. Ехал он непременно поездом, иной раз даже в третьем классе, в обществе торговок, торговых агентов, крестьян, собравшихся навестить родственников, и все они, сколько их ни было, добавляли хоть малую толику к тому, что он уже знал. В деловых и политических кругах потому и считали барона Грюнера «человеком исключительного ума», что он, как правило, на неделю, а то и на год раньше других переводил в пенгё, фунты или доллары элементарную информацию о событиях в мире. Свою информационную службу, которая была всеохватывающа, как пресс-центр какого-нибудь премьер-министра, он унаследовал от деда, мелкого деревенского торговца, бродившего по ярмаркам, знание же людей — от бабки своей, табской повитухи, державшей в памяти семейные истории половины большого села; впрочем, соединение того и другого и проистекающая из этого способность молниеносно, точно сопоставить все обстоятельства и тут же их использовать были личной его заслугой.
120
О короле Матяше Хуняди (1443—1490) в народе ходило множество легенд, значительная часть их связана с его излюбленным развлечением — ходить среди подданных своих неузнанным.