Он вдруг поднялся: президент Кредитного банка только что отошел от вазы. Однако барон опоздал: скрывавшийся за вазой смокинг уже смешался с прочими смокингами. Барон недовольно поморщился, затем подошел к зятю, умиротворяюще положил на плечо руку.
— Еще одну минутку, барон! — сказала ему вдогонку плотная дама в черном бархатном платье. — Вы, следовательно, считаете, что Англия не станет объявлять войну Муссолини? Видите ли, моя дочь живет в Милане…
— Англия — Муссолини? Из-за негуса? — Барон оглушительно захохотал. — Милостивая государыня, политическая деятельность есть нечто автономное, она не имеет ничего общего ни с моралью, ни с религией. Лига наций стоит Англии, вероятно, полтора миллиона фунтов ежегодных взносов, но войны, на которой нельзя нажиться, она все-таки не стоит. Пусть ваша милая дочь спокойно остается в Милане. Англия не коллекционирует пустыни, — добавил он, тонко улыбаясь.
Вечер был в разгаре. Гости уже не скучали и еще не пресытились, они находились где-то на полдороге между любопытством и утомлением. Рассыпавшиеся по обширным залам группы и группировки лакомились каждая своей темой, которая оплетала их ветками и ответвлениями, боковыми побегами, связывала на каких-нибудь четверть часа в эфемерную общность; и общность казалась тем тесней и живее, чем глупей и поверхностней была тема, вокруг которой они сдвигали головы. По заострившимся носам, блестящим глазам и сложенным бантиком губам уже издали можно было определить, где смакуют особо душистую, с благородным букетом сплетню, а по сладострастию улыбок, свидетельствовавших о жадности до лакомств, нетрудно было сообразить даже, идет ли речь о тайнах алькова или письменного стола. Барон обходил гостиные, потирая руки, с любезной улыбкой гостеприимного хозяина, иногда останавливался, приветливо вставлял слово, проверял, довольно ли на столах сигар, сигарет, соленого миндаля, замороженного шампанского и апельсинового сока, кивал, сверкал пенсне и шел дальше. Однако обход не принес ожидаемого результата: как ни старательно изучал барон лица гостей и самые различные их комбинации, он не мог установить, с каким же смокингом беседовал не менее получаса президент Кредитного банка.
— Говорят, что живут они хуже некуда, — говорила в желтой «обюссоновой» гостиной супруга витязя Яноша Пресли, губернатора Пештского комитата, молодая худенькая женщина, страдавшая жестоким малокровием, с крупными, сильно выступавшими вперед верхними зубами, что совершенно портило правильное в основе своей бледное личико. Общество, ее окружавшее, состояло из восьми — десяти человек, преимущественно женщин; среди них сидело лишь двое мужчин — пожилой бородатый господин с сигарой во рту один из самых популярных в стране художников, писавший портрет хозяина дома, и худощавый, немного сутулый и уже лысый молодой человек. Присмотревшись, можно было заметить, правда, и третий смокинг, однако его совершенно скрыла собою пышная рыжеволосая дама в туалете цвета цикламена и бриллиантовом колье, скрыла не столько даже широкими плечами и обширнейшим бюстом, сколько плотным, сплетенным из ее низкого голоса, живой мимики и стремительной жестикуляции занавесом, который ни на миг не открывал взорам незадачливого господина. Посидев немного, он поднялся и покинул вечер. — Кто этот господин? — спросила, глядя ему вслед, графиня Хенрик Остен, скрипачка; однако никто этого не знал.
— Говорят, что живут они хуже некуда…
— Почему же не разведутся?
— Не так-то это просто, дорогая, — сказала пышная рыжеволосая дама низким, почти мужским голосом и затряслась в смехе. — У меня есть некоторый опыт в подобных расставаниях, и все же я сбросила восемь кило, когда разводилась с третьим, с бедняжкой Палфи-Дауном. Правда, с тех пор набрала уже вдвое, — сообщила она, прищелкнув пальцами, и опять засмеялась.
— Не удивлюсь, если Марион прискучит этот брак, — тихо заметил сутулый и лысый молодой человек. — Я никогда не видел мужчины красивее Миклоша, но стоит ему открыть рот, все вокруг начинают зевать.
— То есть как? — оживившись, жадно спросила губернаторша, и ее малокровное личико вдруг вспыхнуло от волнения. — Я думала, это Миклош обманывает Марион…
— Наоборот!
— Марион уже целый год в связи с…
— Невероятно!
Щекотливая тема автоматически приглушила разговор, и только по-мужски низкий голос пышной рыжеволосой дамы звучал в полную силу над внезапно опавшим уровнем общей беседы. — Отчего же невероятно, дорогая! — возразила она громко, косясь смеющимся глазом на художника, чье морщинистое бородатое лицо сатира то и дело исчезало за густыми облаками дыма от его сигары и тут же проступало вновь. — Отчего же, черт возьми, невероятно? И Марион обманывает своего мужа, и он ее, как то и предписано катехизисом. Кого из-за этого зависть грызет? Только не меня!