— А вот и мой красавец племянник, — язвительно произнес Фаркаш-старший. — Явился любимец дам. Да вот они уже слетаются, словно мухи на мед.
С двух противоположных концов зала к профессору устремились две дамы. Барон все еще не выпускал его руки и, широко улыбаясь, оживленно жестикулируя и нацелив нос на узел профессорского галстука, что-то говорил ему, потом, не успели дамы настичь их, подхватил под руку и повлек к сидевшей у окна Эстер. Разлетевшиеся к профессору дамы, словно две собаки, трусившие навстречу, не подозревая о существовании друг друга, замедлили вдруг шаги, подозрительно вскинули головы и наконец, сойдясь на том месте, где только что стоял профессор, с любопытством стали обнюхивать друг друга.
— Почему так поздно, профессор? — спрашивал барон, прямо ведя гостя к Эстер, которая молча, с безоблачным, холодным лицом смотрела на приближавшегося профессора. — Мы уж думали, что будем лишены удовольствия вас видеть.
Эстер сидела в дальнем конце гостиной, у окна, с двух сторон отделенного от бледно-желтых штофных обоев кружевными брабантскими занавесками кремового цвета. Справа от нее Марион, дочь барона, и седой господин с моноклем негромко беседовали, слева бородатый художник рассеянно вертел в пальцах сигару. — Бокал шампанского? Или апельсинового соку, профессор? — спросил барон, знаком подзывая проходившую мимо горничную, которая несла, на подносе ведерко с бутылкой шампанского и шесть стаканов с апельсиновым соком.
До Эстер им оставалось не больше трех-четырех шагов. Горничная, необыкновенно красивая и стройная блондинка с полной грудью, повернулась и, удерживая поднос в равновесии, поспешила к барону. Подойдя, она подняла глаза на гостя, но вдруг побледнела и громко ахнула. Она явно потеряла контроль над собой, большой серебряный поднос выскользнул из ее задрожавших рук. — Дева Мария, ты-то как сюда попал? — выдохнула она и вдруг, прижав ладони к лицу, выбежала из гостиной.
Серебряный поднос валялся на полу, из разбитой бутылки и стаканов по ковру разливалось шампанское и апельсиновый сок. Содержимое одного стакана, описав широкую дугу, выплеснулось на манишку барона и окрасило пенно-белый шелк в красивый нежно-желтый цвет. Профессор ловко отступил, сок попал ему лишь на туфлю. Две дамы-охотницы, выслеживавшие волка, прибыли на место действия и открыли ротики для приветственного «ах!» в ту самую минуту, когда осколки разбитых стаканов с хрустом легли им под ноги.
— Тысяча извинений, профессор! — пробормотал барон, побагровев от ярости.
Зенон Фаркаш бросил на ковер промокшую сигарету, которой тоже достался капельный глоток ледяного апельсинового сока. — Пустяки, — сказал он. — Нет ли у вас «симфонии», барон? Она не знала, бедняжка, что я профессор университета.
— А что она знала? — спросил барон, на сей раз как будто полностью утративший присутствие духа. Все находившиеся в гостиной окружили их плотным кольцом любопытных носов и удлинившихся вдвое ушей, появились первые разведчики из библиотеки и большой гостиной. Эстер вскочила с кресла, бледная, наклонилась вперед, маленькие белые руки сжались в кулаки. — Я выдал себя за шофера, — шепнул профессор Фаркаш барону на ухо.
Из библиотеки пулей вылетела баронесса, на длинном бледном лице выступили от волнения красные пятна. — Тысяча извинений, профессор! Что здесь произошло? — выдохнула она, поворачиваясь к мужу. — Что же ты не проследил…
— Как бы он мог проследить, милостивая государыня? — возмущенно возразил профессор. Прямо перед ним бородатый художник, упав в кресло, беззвучно хохотал, показывая все тридцать два зуба. Профессор некоторое время смотрел на него, потом отвернулся, боясь, что тоже не выдержит. За кольцом гостей, в дальнем конце гостиной, он увидел неподвижное белое лицо своего дяди, кивнул ему. Эстер все еще стояла молча, упершись кулачками в стол, рядом с ней, вне себя от ужаса, тряс седой головой господин с моноклем. Сквозь толпу пробирался лакей с маленьким веничком и совком.
— Что здесь происходит? — раздался вдруг энергичный резкий голос, и объемность и окраска которого в этом шелково-бархатном салоне произвели такое же впечатление, как если бы на постамент из черного эбенового дерева вместо драгоценной севрской вазы водрузили сапог. — Что произошло здесь, тысяча проклятий? — нетерпеливо взревел он опять. Услышав этот голос, Шике, поспевший одним из первых на место происшествия, круто повернулся и бесследно исчез в сбивавшейся все плотнее толпе.