Сознание, что профессор Фаркаш, рискуя собственной жизнью, спас, вытащил из Дуная человека, помогло девушке преодолеть все позднее обозначившиеся препятствия и выраставшие из них колючки сомнений. Ее безграничное доверие к профессору родилось там, на берегу Дуная, там она его полюбила. Правда, на следующий день профессор открестился от своего поступка, но что значат слова в сравнении даже с самым малым поступком! Зенон Фаркаш прыгнул в студеный Дунай, чтобы спасти человека. Юли собственными глазами видела, как он бросился в воду: она обернулась в эту минуту. Слышала тяжелый всплеск воды. В голове мелькнуло — профессор покончил с собой. Бегом пробежала, сопровождаемая двумя подружками, ту сотню шагов, что отделяла ее от места происшествия. Увидев огромные, как лодки, коричневые туфли сорок четвертого размера у самой кромки набережной, тотчас успокоилась: самоубийцы не раздеваются перед тем, как прыгнуть в воду. На молочно-белой от яркого лунного света реке вскоре разглядела то и дело выныривавшую голову самоубийцы, а в нескольких метрах позади — быстрые взмахи рук профессора; течение отнесло обоих уже метров на сто в сторону моста Эржебет. Юли, сама хорошо плававшая, знала, что сильный южный ветер, дувший профессору в лицо, мешает ему, самоубийца все дольше оставался под водой, его несло к середине Дуная. С берега было видно, что профессор сперва поймал его за ворот. Однако болтающиеся руки утопленника мешали ему плыть, поэтому, после нескольких тщетных попыток приспособиться, профессор схватил несчастного за волосы и повлек к берегу. Глубокий вздох облегчения, непроизвольно потрясший легкие Юли, показал ей, что профессор вне опасности, а слабый трепет в сердце — что она полюбила его.
— Принесли мои вещи? — спросил профессор угрюмо. Он стоял на ступенях набережной, с волос, из ушей, с одежды ручьями стекала вода.
— Принесли, господин профессор, — сказала Юли. Она протянула ему переброшенные через руку пиджак, пальто, еще раз взглянула на огромные светло-коричневые туфли на резиновом ходу, которые держала в руке. — Сейчас сбегаю за такси.
— Останьтесь! — приказал профессор.
Он обулся, встряхнулся. — Идиотом этим займитесь! — Было видно, что в нем бушует дикая ярость и он с наслаждением пнул бы сейчас распростертого на земле, стонавшего и отхаркивающегося человека.
Позже, когда Юли иной раз изнемогала в борьбе за счастье профессора, это воспоминание неизменно придавало ей силы. Она говорила себе: тот, кто способен рискнуть собственной жизнью ради жизни незнакомого ему человека, в глубине души все-таки связан с человечеством нерушимыми узами. Только сумей сделать его счастливым, и он однажды очнется, поймет, как несчастливы другие, и захочет доискаться до причин. Но первая задача: сделать счастливым его самого.
Юли понимала, что для всего этого необходимо время. Одним неверным словом можно спугнуть расположение профессора, одним предательским движением — его доверие. Однако инстинкт, питаемый умной и страстной любовью, работал в ней безошибочно, словно компас; и Юли, покуда верила в себя, ни разу ни на йоту не уклонилась с верного пути. Не имея большого опыта в любви, кроме любви к Барнабашу Дёме, Юли тем не менее пестовала их отношения уверенной рукой, точно зрелая женщина. Она обращалась с профессором с естественной непринужденностью, как то диктовалось ее сердцем, и так умно, тактично, как того требовал разум, и все это ни разу не пришло в столкновение, как в ней, так и в ее возлюбленном. Ей не было трудно: любовь направляла каждое ее слово, каждый жест, каждое биение сердца. Как всякая истинная женщина она была благодарна за то, что может любить, и платила бесконечной нежностью за каждую минуту, дававшую ей возможность доказать свою любовь.
Юли поняла с самого начала, что профессором — как и вообще всяким мужчиной — легче всего руководить, пользуясь его тщеславием. Поэтому она не скупилась на восторги, тем более что восхищалась своим возлюбленным совершенно искренне. Если иногда она и наблюдала с затаенной улыбкой, как он смеется детски самодовольно в мужском своем тщеславии, то это самодовольство не только ее забавляло, но и пробуждало к нему почтительное чувство. Она любила слушать, как он хвастается. При первом же случае искусно переводила речь на какое-либо общеизвестное его научное открытие, давая профессору возможность лишний раз к нему вернуться. Потом, когда ей удастся вытеснить самодовольство из сердца профессора, внушив веру в себя, он, возможно, поверит и в людей. Если он научится говорить о себе, то, быть может, захочет выслушать и других. Сам став счастливым, поверит в человеческое счастье вообще. Юли, чьи мысли неизменно вились вокруг профессора, на том и порешила: ей удастся сделать из него человека, иными словами, коммуниста, лишь дав ему счастье и тем вернув веру в самую возможность человеческого счастья.