Браник опять кивнул.
— Он известный ученый, — продолжала Юли, очень бледная, — имеет иностранные и венгерские ордена, Цепь Корвина.
Браник смотрел в стол.
— Машина есть, усадьба в Киштарче.
Браник кивнул. — Усадьбу видел. Лет семь — восемь назад работал на Киштарчайском машиностроительном и раза два проходил мимо его поместья.
— Еще я о нем знаю, — сказала Юли, — что в тысяча девятьсот тридцатом году, когда я училась в университете, против него возбудили дисциплинарное дело, меня вызывали свидетельницей. Он тогда оставил университет и уехал в Берлин.
Браник упорно смотрел в стол.
— После назначения Гитлера канцлером, — продолжала девушка, становившаяся все бледнее, — он вернулся. Насколько я знаю, светского общества он избегает, по крайней мере, с тех пор, как мы вместе. В этом году весной он спас человека, тонувшего в Дунае.
— Вон какой храбрый! — проговорил Браник негромко.
Юли вскинула на него глаза. — У его дяди есть завод, там он тоже руководит лабораторией. Возможно, они совладельцы.
— Вот как? — сказал Браник.
Юли откинулась назад, поправила растрепавшийся узел волос. — Спрашивай! Больше того, что сказала, я не знаю.
Двое спорщиков за соседним столиком только что не дрались и говорили одновременно, не слушая друг друга. Браник посмотрел на них, потом опять на Юли. В его глазах блеснула ободряющая усмешка. — Словом, ты больше ничего не знаешь! И с тебя этого довольно, Юльча?
— Товарищ Браник… ты заставил меня сейчас перечислить все те объективные данные, из которых, коротко говоря, вытекает такая несуразица, что я, будучи коммунисткой, являюсь любовницей важного барина. Очевидно, ты для того и заставил меня сказать все это, чтобы я осознала свое положение, если до сих пор осознавала его, может быть, недостаточно ясно. Но я знаю это давно.
— Я тебя слушаю, — сказал Браник.
— Одним словом, я все это знаю, — прошептала Юли, — и все-таки люблю его и буду любить до самой смерти.
Браник усмехнулся. — Ну-ну, Юльча! Так-таки до смерти?
Юли сделала глубокий вдох. — Но я, несмотря ни на что, останусь настоящей, сознательной коммунисткой, товарищ Браник, — проговорила она, и ее большие черные глаза впервые с начала разговора наполнились слезами. — Только это одно я и хотела тебе сказать.
Браник кивнул. — Оно и следовало.
— Я знаю, в объективном положении вещей это ничего не меняет. Вот почему я сказала тебе с самого начала, что если мне придется доказывать мою правду, то я сразу же окажусь не права.
Лицо Браника опять помрачнело. — Эту нелепицу я слышу второй раз, — буркнул он, явно теряя терпение. — Если я знаю, что прав, то твержу свое, пока жив и после того еще час целый. Но ты знаешь, что не права, поэтому не хочешь защищаться.
Юли молчала.
— А тебе известно, — спросил Браник, глядя ей прямо в глаза, — что его милость, твой любовник, засадил в полицию товарища Барнабаша Дёме?
— Известно, — сказала Юли, — он рассказал мне. Был пьян, разбил витрину мясной лавки, их вместе с Дёме, который был как раз с ним, отвели в участок, а там по циркуляру опознали Барнабаша.
Браник кивнул. — Может быть так. Потому что он пьет.
— Да, — сказала Юли.
Браник опять кивнул. — Пьяному замок на рот не повесишь.
— Да, — сказала Юли.
— И про то знаешь, — спросил Браник, — что он к Хорти на приемы ходит?
Юли не ответила.
— Думаешь про себя, что, с тех пор как познакомился с тобой, уже не ходит. Ну, а если ему захочется, просто со скуки, и он отправится в Крепость?
— Может быть…
Браник смотрел на Юли в упор. — У него много врагов, все они только и смотрят, чем бы ему навредить. Допустим, кто-то пронюхает, что он в связи с коммунисткой, имевшей судимость?
Юли молчала.
— И тебя выследят?
— Может случиться…
— Твой профессор не с неба свалился, — не отрывая от девушки глаз, продолжал Браник, — его многие знают, многие за ним наблюдают. А вместе с ним и за тобой.
— Да.
— Сейчас начались занятия в университете, — тихо говорил Браник. — Не пройдет месяца, и весь ученый совет будет знать, что у профессора Фаркаша любовница коммунистка.
— Замолчи! — прошептала Юли.
Браник стукнул по столу указательным пальцем. — Мы должны договорить все до конца! Само собой, узнает семья, еще скорей — отставленная любовница.
Юли вскинула на него глаза. — О ком ты?
— О ком, не знаю. А только он не младенец, чтоб манной кашкой пробавляться.