Браник немного помолчал. — Могу я спросить, почему вы мне «тыкаете», господин капитан?
Дверные стекла отчаянно дребезжали: полицейский офицер приоткрыл глаза и удивленно поглядел на дверь.
— Полиция «тыкает» всем, — проговорил он лениво, заплетающимся от жары и пыли языком. — Тебе ведь и отец «тыкал», верно, сынок?
— Прошу прощения, вы и барону Ульштейну «тыкали» бы? — спросил Браник, подкручивая черные усики.
— А почему ж нет, сынок! — буркнул капитан, опять упирая опухшие глаза в стол. — Кто этот барон Ульштейн?
Браник смотрел на капитана в упор. — Президент Киштарчайской компании.
— Больно много ты знаешь! — сообщил капитан столешнице. — В социал-демократической партии состоишь?
— Нет.
— Не врать!
Браник не отозвался.
— Не врать! — повторил капитан сонно. — Состоишь или не состоишь?
Так как ответа не последовало, он медленно повернул к рабочему толстую, выпирающую из расшитого золотом ворота шею. — Ты почему это не отвечаешь, сынок?
— Когда вы станете говорить со мной по-человечески, господин капитан, — сказал рабочий, — тогда и я буду отвечать по-человечески.
Мастер Турчин, стоявший у другого письменного стола, спиной к замершему Балинту, и утиравший лицо большим, в красную клетку носовым платком, вдруг грохнул по столу обоими кулаками.
— Черт тебя побери, мать твою так и разэтак, — заорал он, — господину капитану дерзить не моги! Не то я тебя в бараний рог скручу, так что все косточки повыскочат!
Молодой рабочий усмехнулся из-под усов. — Ничего, оставьте его, — сказал капитан отиравшему потную шею мастеру, — он будет мне отвечать! — Гляди у меня, мать твою так, ежели рта не откроешь! — опять закричал мастер.
Капитан снова уставился на стол. — С полицией не имел еще дела?
— Слава богу, не доводилось, — громко сказал Браник.
Капитан энергично закивал головой, явно одобряя ответ.
— Ну конечно! А в социал-демократической партии не состоишь? Ну, ну, посмотрим… В профсоюзе?
— В профсоюзе состою.
— Ну и в оппозиции, само собой?.. Проверим и это… Да побыстрее отвечай, сынок, а то как бы мне не надоело! Ты коммунист?
— Тогда б вы меня давно уж зацапали! — отозвался Браник.
Полицейский медленно, словно бы с трудом, поднял на рабочего слипающиеся глаза, потом так же медленно перевел их на мастера. — Сочувствующий, должно быть, — сказал он, — но не коммунист, слишком он для этого глуп! Полагаю, мы можем его отпустить!
— Как прикажете, господин капитан, — сказал мастер.
В эту минуту отворилась дверь, и главный инженер Мюллер, пританцовывая, внес свою угольно-черную душистую бородку. — Прошу прощения, господин капитан, меня вызывали по телефону из Берлина, — извинился он, прикладывая белый платок к вспотевшим губам. — Турчин, как зовут этого человека?.. Как-как? Петер Браник?.. Вы родственник конторского служащего?
— Какого служащего? — спросил инструментальщик.
Главный инженер смерил его негодующим взглядом. — Йожефа Браника?
— Не знаю такого.
— Не знаете? — Главный инженер поправил галстук. — Говоря со мной, извольте называть меня, как положено, господином главным инженером, — резко сказал он. — Предупреждаю, наглости не потерплю, не то пожалеете!
Лицо молодого инструментальщика потемнело. — Прошу прощения, когда же я говорил с вами нагло, господин главный инженер?
— Молчать!
— Ежели меня в чем обвиняют, — тихо проговорил Браник, — я привык отвечать сразу, и тут, господин главный инженер, вам меня не сбить. А кому речи мои не по вкусу, пусть со мной и не заговаривает. — Он повернулся к полицейскому капитану. — Я могу идти, господин капитан?
— Нет.
Во время короткого диалога между главным инженером и Браником капитан сидел, откинувшись назад, выставив вперед живот и прикрыв набрякшие веки; он казался спящим, даже рот приоткрыл, как будто собираясь захрапеть. Сонная одурь сковала ему и язык, так что начало фразы было почти невнятно.
— Нет, — повторил он, приоткрывая один глаз, — нет, какое там уйти, об этом не может быть и речи. Подойди-ка поближе!