Профессор все смотрел на пятно. — Сегодня среда.
— Четверг, господин профессор…
— Выходит, я проспал два дня, — проговорил профессор задумчиво. Вдруг нижняя ступенька его лба запылала гневом. — Черт бы вас всех побрал, да что же вы делали здесь эти два дня, если даже с динитрофенолом не кончили! Тоже спать изволили?
Адъюнкт, натянув на глаза шляпу, молчал.
— Словом, знаете, что произошло? — спросил профессор после паузы.
— Знаю.
— Другие тоже?
— Все знают.
— Вот и отлично, — кивнул профессор. — Значит, мне не придется выступать с сообщением в актовом зале!
Доктор Шайка глотнул. — Не сочтите за бестактность, господин профессор, но мне вас очень жалко.
— Галиматья, чушь, — буркнул профессор, — меня жалеть нечего!-Покажите ваше варево!
В стоявшей на столе колбе поблескивала светло-желтая, почти бесцветная жидкость. Профессор внимательно посмотрел, понюхал. — Велите приготовить охладительную смесь, да получше! — сказал он. — И диазотируйте мне парахлоранилин. Когда будет готово, принесете. До тех пор никого не впускайте.
— Вас уже спрашивали.
— Кто?
— Барон Грюнер, президент объединения промышленников. Он звонил вам на квартиру, и ему сказали, что вы уже вышли. Просил принять его в одиннадцать.
— Не приму. Предупредите по телефону, чтоб не трудился приходить.
— Там дожидается еще один господин, из министерства просвещения.
— Принять не смогу.
— Он просил меня сказать вам, господин профессор, что займет не более пяти минут.
— Послушайте, вы что, оглохли? — закричал профессор. — Сколько раз я должен повторять — никого? Да пусть хоть сам всевышний, сам Иегова сунет сюда бородатую свою физиономию — не принимать! Или я для всех на свете портянка поганая, которую треплет всяк, кому не лень, кого одолел зуд словесный?!
Едва он сел за стол и придвинул свои записи, снова постучали. В проеме двери показалось нерешительное лицо доктора Шандора Варги, его ассистента. — Это вы, Кунктатор? — обернувшись, спросил профессор и, прищурив глаза, как будто не узнавая, долго вглядывался в очкастую физиономию молодого человека. — Ничего?
— Ничего.
— Так. Пошлите вы к черту фенолы и перейдите к нафтолам.
Доктор Варга по-прежнему стоял в дверях. — Что вам еще угодно? — спросил профессор.
— Правильно ли будет, господин профессор, если я на полпути…
— Будет правильно!
Доктор Варга не уходил. — Мы и хлорфенолы отставили…
— Отставили! — подтвердил профессор. — Если бы вы пожелали исследовать все возможные замещенные фенолы, имеющиеся на кафедре, то не управились бы и к следующему рождеству.
— Однако так и следовало бы сделать! — негромко возразил ассистент.
Профессор опять повернулся к столу.
— Ни черта не следовало бы! — фыркнул он не оглядываясь. — Всем нам следовало быть талантливее, чем мы есть.
— По-моему, нам следовало бы действовать более методично, господин профессор, — мягко возразил ассистент. — Если б вы дали мне год…
Профессор вновь повернулся к нему.
— Я слышал, Кунктатор, у вас и ребенок родился лишь на десятый месяц. Биологически это возможно? Увы, такие методы не для моих нервов.
На выразительном бледном лице доктора Варги все еще лежала тень какой-то невысказанной мысли. Профессор посмотрел на него и как бы стер ее взглядом.
— Ко мне никто не приходил позавчера?
— Насколько мне известно, нет.
— И адреса никто не оставлял?
— Насколько мне известно…
— Хорошо, — нетерпеливо прервал профессор. — Скажите Хорвату, чтобы принес журнал записей.
Его взгляд, возвращаясь от дивана (кровавое, похожее на куст, пятно настырно лезло в глаза), упал на лежавшую на столе правую руку; указательный палец время от времени вдруг дергался, подгибался, потом опять ложился на место. Это был знакомый, хотя и редкий симптом: во время работы, в самые жестокие минуты нетерпения, он как бы указывал на смятенное состояние души, которую мучит нерешенная задача. Когда, пять минут спустя, к нему опять постучали и в дверях показались остро закрученные усы, веселый нос пятачком и густые, на страх студентам, брови ректора университета, профессор должен был спрятать руку в карман, чтобы ректор не принял на свой счет указующие, многозначительные движения этого пальца. Визит ректора не был для профессора Фаркаша неожиданным, альма матер рано или поздно должна была потребовать у него отчета за коричневое пятно на диване и, собственно говоря, — при соответствующем истолковании — на репутации университета; профессор не думал только, что это произойдет столь скоро.