— Да, — сказал я.
— Пожалуйста, не отделывайся этим «да», — просительно сказала она. — Скажи, что ты просто плохо себя чувствуешь и что ты все еще меня любишь!
— Я все еще тебя люблю. Я просто плохо себя чувствую, — сказал я. Тянущая боль в ноге в самом деле усилилась и превратилась в сверлящую, вызывающую тревожное ощущение, что нога мне больше не принадлежит. Она онемела, утратила чувствительность и неимоверно потяжелела — как назло именно сегодня, когда я должен явиться на прием к доверенному врачу фирмы. Я взглянул мимо лица Карин на стол и заметил, что моя сигарета выпала из пепельницы и прожгла дырку в скатерти.
— Роберт, повтори мне еще раз, что ты меня любишь, и добавь, что я глупышка!
— Ты глупышка, и я тебя люблю, — сказал я. Она обняла меня и прижалась ко мне всем телом, так что ее затылок оказался на моей щеке, а подбородок — на плече. Я не глядел на нее. За окном шел дождь и дул сильный ветер.
Все это происходило 12-го мая 1972 года, в пятницу, около восьми часов утра, мы сидели за завтраком в нашей квартире на четвертом этаже дома № 213 на Паркштрассе в Дюссельдорфе. В то пасмурное утро ночная хмарь долго не отступала и было еще очень холодно, необычно холодно для этого времени года. Боли в ноге и груди внезапно исчезли. И я подумал, что и с врачом все обойдется. Что до сцены, которую мне только что устроила Карин, то я уже настолько привык к подобным сценам, что и слушал вполуха. Все было давно известно: вначале — вспышка злобы, потом идут ругательства и проклятья, и все завершается просьбами ее простить, ее лживыми попытками примирения и моими лживыми обещаниями, все. И это совершенно меня не волновало. В Дюссельдорфе уже три дня кряду лил дождь.
5
Обо всем этом я, естественно, не сказал Густаву Бранденбургу ни слова. Когда он спросил «Что с Карин!», я ответил, пожав плечами, лишь «Ничего особенного. То же, что всегда».
— Проклятье, — сказал Густав, опять переходя на другой, отеческий тон. — Эта баба еще доведет тебя до могилы, Роберт.
— А, брось ты, — сказал я.
— И бросать нечего! Я тебе всегда это говорил! Сколько времени мы знаем друг друга? Девятнадцать лет. Девятнадцать лет, дружище! Я был твоим свидетелем, помнишь, тогда, десять лет назад, в тот злосчастный день в ноябре? Я стоял позади тебя в Бюро записи актов гражданского состояния, и тамошний служащий спросил, по своей ли охоте и так далее, и я сказал громко, так что все слышали, — плевать мне было на них, — я сказал: «Скажи «нет», Роберт, ради Бога скажи «нет»!» Сказал я это или нет?
— Ты это сказал.
— А потом — потом из-за этого был миленький скандальчик, или его не было?
— Ладно, кончай. Да, был скандал, все было, как ты говоришь.
— Но ты-то не сказал «нет», ты сказал «да». Я твою женушку уже тогда раскусил. Смазливенькая. Хорошая хозяйка. Не слишком умна. Тебя не понимает. И никогда не понимала. Ненавидит твою работу. И всегда ненавидела. Мещаночка с романтическим привкусом. Дружище, да разве можно так коверкать свою жизнь? Наверняка у тебя в то время член стоял торчком до пупа, больше объяснить и нечем.
— Так оно и было, — сказал я, а сам подумал, что мне придется ему уступить, придется не портить ему настроение и взяться за это задание. Как-никак, смогу удрать от Карин, а это уже кое-что. Видите ли, в моем состоянии хватаешься за соломинку. — Просто она возбуждала мою похоть.
— Но ведь ты по пьянке как-то рассказывал мне, что она ломалась и строила из себя Бог знает что, когда ты предлагал ей в постели слегка изощренные позы.
— Так это разжигало меня еще пуще! Да под конец она и сама всякий раз пылала и млела. Разве тебе непонятно?
— Значит, обман, обман и еще раз обман, — сказал Густав. — Ты на десять лет старше ее. Так что должен бы знать, что на такую бабу аппетит скоро пройдет. Да и вообще на всякую. Ведь вот я — почему не женился? Я беру, что мне нужно и когда нужно, а потом — пошла вон, и весь разговор!
— Так то ты, — вставил я.
— Что значит «то ты»? Послушай Роберт, ты еще не старик. Поезд еще не ушел. Тебе необходимо круто все поменять. Брось ты эту Карин, я талдычу тебе это уж сколько лет. Ясное дело, нынче утром она опять мылила тебе шею. И не мотай головой, мылила, я точно знаю, по тебе вижу, я знаю тебя лучше, чем ты сам себя знаешь!
«Ой ли?» подумал я.
— Ну, ладно, — уступил я. — Опять была сцена. Отвратительная. — Я встал со стула и рассмеялся. — Понимаешь, Густав, я просто растерялся в первый момент. А на самом деле мне весьма кстати сейчас отправиться в Канны, даже более, чем кстати! Хоть скроюсь с ее глаз. Я всегда радуюсь, когда ты меня куда-нибудь посылаешь.