После Хоторна она целиком посвятила себя работе.
После Хоторна она умерла.
А вот теперь умер он — и круг замкнулся.
Она встала перед большим, в рост человека, зеркалом и позволила полотенцу соскользнуть на пол. Ее тело было стройным и отлично сложенным, ноги длинные, талия узкая, полная грудь и округлые бедра. После Хоторна ни один мужчина не прикасался к ее телу, и никого она не хотела.
Она стала вспоминать, как это бывает. И внезапно ей захотелось оказаться в постели с мужчиной. Почувствовать тепло его тела, возбуждение, желание, удовлетворение. Почувствовать то, что она чувствовала с Петером, ее мужем. Почувствовать то, что она старалась почувствовать с Гэйбом Хоторном.
А почувствовала бы она это с Джеком Страйкером?
Страйкер живой, энергичный — совсем такой, как Петер. Что-то особенное течет в жилах подобных людей, у них кровь «экстра», она была уверена в этом. Она сразу это поняла, как только вошла в его кабинет. И хотя он внешне ничем не походил на ее покойного мужа, находясь рядом с ним, она вдруг почувствовала какой-то знакомый уже импульс, как будто здесь притаился кто-то опасный, готовый к прыжку.
Тигр, тигр, жгучий свет.
Дьявол, дьявол, дьявол!
— Джек?
— Привет, Кейт!
— И тебе привет, старый засоня!
— Извини, я был в ванной.
Страйкер наклонился и подобрал с пола свой махровый халат. Просовывая руки в рукава, он перекладывал трубку телефона из ладони в ладонь. Струйки воды стекали с него на ковер. Из ванной доносился сосущий звук уходящей в сток воды — это его прекрасная горячая ванна опорожнялась, так как бросившись на телефонный звонок, он зацепил ногой цепочку и выдернул пробку из сливного отверстия.
— А вот ты где была всю ночь? — спросил он, стараясь вытереть свои мокрые волосы рукавом халата.
— Что ты имеешь в виду? — настороженно спросила она.
— Ну скажем, до трех часов ночи, а?
— Был общий обед. Потом мы сидели внизу и разговаривали.
— Да… Звучит не очень правдоподобно.
Наступило молчание. Он нахмурился:
— Кейт?
— Я видела плохой сон, — произнесла она слабым голосом.
Он знал ее «плохие сны». Это были потрясающие ночные кошмары, от которых она жалобно плакала, как маленький ребенок. Он не знал, какими обычно бывают кошмары, но ей снилось всегда одно и то же: что его застрелили, или закололи кинжалом, или сбросили с крыши небоскреба. Он думал, что эти кошмары уже кончились, она давно не говорила о них. Он присел на краешек постели.
— Мне очень жаль, моя девочка. Слишком ты от меня далеко, чтобы обнять тебя.
— Я знаю, — тихо ответила она.
— Ты уже встречалась с другими делегатами? — спросил он, стараясь отвлечь ее от грустных мыслей.
— Да, уже со многими. Кажется, подобралась довольно веселая компания. Мы прибыли сейчас в Стратфорд. — Она дала ему номер телефона в отеле. — Ехали в автобусе, о извини, здесь его почему-то называют экипаж. Догадайся, с кем я сидела рядом в автобусе?
— С Шекспиром?
— Дурачок — с Ричардом Коттереллом.
— Здорово…
— Ты о нем знаешь — это он написал «Любовь к языку».
— А, тот самый Ричард Коттерелл.
— Вот именно. Я давала тебе прочесть, но не знаю, ты лишь пролистал эту книгу или она все же произвела на тебя впечатление.
— Произвела, произвела. Ну и каков он?
— Очень приятный человек. Моложе, чем я думала. Этакий настоящий англичанин, ну, представляешь себе англичан, но приятный. — Наступила пауза. — Я соскучилась по тебе. Соскучилась и по Поту.
Он взглянул на Эркюля Пуаро, черно-белого кота, получившего такое имя в восьминедельном возрасте за свои необыкновенные усы, но затем названного уменьшительно — Пот[1], так как это имя ему больше подходило.
— Пот в полном порядке. Сейчас он сидит на постели и вылизывает лапу.
— Ладно. Мне не нравится быть с тобой в разлуке. Почему ты не взял отпуск?
— Но я ведь пытался это сделать, ты знаешь.
Честно говоря, он не слишком добивался этого отпуска. Конференция — ее дело, ее жизнь. Она будет занята, а он будет целый день сидеть один-одинешенек, без дела. Гораздо лучше отправиться вместе в какое-нибудь путешествие, где они всюду будут вместе. Когда-нибудь, может быть…
Когда-то, в лучшие времена, их взаимные чувства были так горячи, так обострены… Иногда он думал, что лучше бы увлекся он какой-нибудь пустенькой блондиночкой, которая сидела бы дома, ждала его и вязала ему свитеры. А для Кейт уж точно было бы лучше влюбиться в очкастого профессора, с которым она могла бы вести долгие дискуссии, скажем, о Прусте. А сейчас они тянут за противоположные концы канат своей полусупружеской связи: он — к своей работе, которую она не понимает и ненавидит, она — в свой далекий от реальности мир, который временами раздражал его. Они расходились во мнении буквально по каждому вопросу, спорили, страдали, приходили в полное отчаяние и вместе, и поочередно. И соединяло их только одно: необходимость друг в друге, желание быть вместе.
Теперь наступила ее очередь расспрашивать.
— А у тебя как? Больше, по крайней мере, ничего не случилось?
— Все как всегда. Убийство, грабеж, насилие, девочка-скаут, продающая пирожки, снова в кинотеатрах демонстрируют «Я люблю Люси» или что-то вроде этого. А, да! Есть один неожиданный поворот. Ты помнишь, я тебе рассказывал о неизвестном, убитом в конце прошлой недели на Френч-стрит? Оказалось, что это агент ФБР по имени Хоторн и что его застрелили из того же оружия, из которого были убиты и две прежние жертвы. Поэтому из Министерства нам прислали всезнайку, чтобы научить нас, как вести расследование. Они считают, все дело в том, чтобы увязать все эти случаи между собой. Нилсон ловит каждое ее слово, но я…
— Ее?
— Офицер связи, которого нам прислали, женщина. Дэйна Марчант — там ее, между прочим, прозвали «Факел».
— Почему?
Разговор становился опасным; ему следовало бы придержать язык.
— Думаю, оттого, что у нее рыжие волосы. Лично я считаю, что она прямо-таки острая заноза в юбке.
— Но если она красива…
— Кто сказал, что она красива?
— Ну, должно быть, красива — ведь ты не сказал, что она некрасива.
И это говорит профессор-лингвист!
— Но я и не говорил, что она красива. И какое отношение имеет ее мнение о нашей работе к ее внешности?
— Значит, она все-таки красива — иначе Нилсон не заинтересовался бы ею.
— Разве я сказал, что Нилсон заинтересован ею?
— Да.
— Ну ладно. Однако, на мой взгляд, она не так уж и красива. Поверишь ли, она примаршировала в мой кабинет и попыталась взять расследование этого дела в свои руки.
Кейт засмеялась:
— А это дело тебе и самому нравится, да?
Он вздохнул. Даже Кейт его не понимает.
— Я не о том. Нет у нее оснований считать это дело своим, не моим. Ведь из их драгоценных агентов убили только одного.
— Ох, Джек, я бы хотела…
— Чтобы я работал в страховой компании. Я знаю. Сожалею. Ты занимаешься своим делом, а я буду заниматься тоже своим делом, хорошо? Я тебя люблю, ты это знаешь. К себе я тоже неравнодушен. Я буду осторожен.
Довольно долго пришлось ему успокаивать и убеждать Кейт; было неприятно, что гудок в телефонной трубке прозвучал, как ее последнее возражение. Их разъединили.
Он побрел вниз, в гостиную, хотя с него все еще капало, подошел к книжным полкам и стал разглядывать корешки книг, пока не нашел то, что хотел: «Любовь к языку» Ричарда Коттерелла. Раскрыл книгу и стал разглядывать фотографию автора. Как могла она подумать, что он стар? Удлиненное интеллигентное лицо под густой копной романтически растрепанных волос, чувственный рот, зажавший черенок трубки, твидовый костюм, распахнутый ворот рубашки, длинные сильные ноги атлета поставлены так, как будто профессор, этот чертов Ричард Коттерелл, стоит у стартовой черты и собирается бежать на среднюю дистанцию.
Да, а ведь он не рассказал ей все-таки, как в действительности выглядит Дэйна Марчант.