— Джек, может быть… — начал было Пински.
— Нет! Я хочу на волю. Мне нужно работать.
Интерн вздохнул.
— Есть преданность работе — а есть глупость. — Он встретился со Страйкером взглядом и сдался. — Хорошо, хорошо, я выпишу вас. Вы не сможете пользоваться больной рукой неделю или больше. И помните: вы потеряли много крови, так что будете чувствовать слабость в течение нескольких дней.
— Я уже терял кровь, — сказал Страйкер.
— Ах да, я забыл: вы — крутой большой коп. Так что насчет шока вам тоже известно.
Ослепленный операционной лампой над головой. Страйкер снова видел невыносимо долгий, ужасный момент, когда пуля попала в Тоса, и вся машина была залита его кровью, кровь была повсюду, как этот свет…
— Да, я знаю насчет шока, — согласился он.
В комнате рядом с операционной он выбрал себе стул с прямой спинкой — чтобы не расслабиться и не заснуть. Дэйна была рядом с побелевшим, как и у самого Страйкера, лицом, слишком потрясенная, чтобы разговаривать, — за что он был ей безмерно благодарен. Теперь она выглядела просто хорошенькой девочкой — вот и все. Шок ограждал его от всех прочих забот — и он был благодарен и за это. В голове слабо шевелилась мысль, не возмездие ли это все за то… за что, он даже не пытался сформулировать. Он только знал, что это как-то связано с Кейт и с предательством. Пински сидел на софе напротив, делая вид, что читает газету. Он вскакивал каждый раз, когда нечто белое мелькало в дверном проеме.
Дэйна чувствовала себя в этой ситуации совершенно чуждой, ненужной. Эти мужчины свыклись с необъяснимыми случаями насилия, она — нет. Хотя внешне она выглядела такой же спокойной, как и остальные, это было не спокойствие, а отупелость, вызванная шоком; так уже было с ней, когда умер Петер. Она казалась и тогда мужественной и спокойной, но это было спокойствие замороженной, что не делало ей чести. Она не желала, не старалась — просто на нее нашло, и она ничего не могла поделать. Ходила, говорила, что-то делала — и ничегошеньки при этом не ощущала и не думала.
Когда кто-то наконец вошел, это был Нилсон.
— Как он? — спросил Нилсон.
— Мы ожидаем известий, — сообщил Пински.
— Со мной все в порядке, спасибо, — сказал Страйкер.
Нилсон посмотрел на него:
— Да, я знаю, что ты — в порядке, я уже спросил внизу. Ты выглядишь ужасно.
Страйкер пожал плечами и тут же пожалел, и Нилсон участливо поморщился.
— Тебе пока нужно быть осторожнее, правильно?
— Правильно, — согласился Страйкер. — Вы нашли что-нибудь?
Попытка Нилсона изобразить веселость не удалась. Он сидел возле Дэйны, но не смотрел на нее: оперся локтями о колени, потер ладонями лицо.
— Ни хрена, кроме пятидесяти использованных кондомов и двух тысяч старых пивных банок. — Он расстегнул пиджак и откинулся на спинку стула. — Мы нашли, откуда он стрелял… Или, по крайней мере, мы так думаем. С верхнего этажа заброшенного дома. Отпечатки пальцев на рамах, отпечатки ног в пыли. Экспертиза на седьмом небе: ползают там в паутине, разговаривают с пауками, привлекли к показаниям крыс. Но, конечно, крысы не доносят на крыс, верно?
— А гильзы?
— Подобрал. Я имею в виду: не я — он подобрал.
Пински бросил газету на стол:
— В самом деле?
Нилсон пожал плечами:
— Мы нашли место, куда они падали. Но их там не было — и они не могли закатиться куда-то. Поверь — мы смотрели как надо.
— Это очень интересно, — заговорила Дэйна. — Кто-то, кто знает точно, чего нельзя оставлять после себя… да еще спокойно, не торопясь, собирает гильзы.
— Кто-то, кто любит убивать копов, — добавил Нилсон. — Иисус, как бы я хотел встретить этого мерзавца.
Другие уставились на него.
— Ты думаешь, это все тот же? — спросил Пински. — Но я еще даже не отправил пулю на экспертизу.
— Да я нюхом чую, что тот же, — стоял на своем Нилсон.
— А откуда он знает, что мы — копы? — поинтересовался Страйкер.
— Откуда он знал, что Ентол — коп? — в свою очередь спросил Нилсон.
— Ентол припарковался на полицейской площадке, — заметил Страйкер.
— Да, и вы припарковались вблизи ресторана, который посещают все копы. Машина не черно-белая, но совершенно очевидно, что это полицейская машина. Он запросто мог заметить радиотелефон. Все, что от него требовалось, — изготовиться и ждать, пока вы выйдете.
Страйкер вздохнул.
— О'кей, о'кей, — устало кивнул он.
Появился врач, слишком молодой, так что его можно было принять за студента, и слишком невыспавшийся, так что было похоже, что он на ногах с того момента, когда родился.
— Сержант Пински?
Пински кивнул.
— Сержант Тоскарелли прооперирован и находится в отделении интенсивной терапии. Травма менее угрожающая, чем мы предполагали: у него хорошие шансы на выздоровление.
— Спасибо, — сказал Пински. — Большое спасибо.
— Не за что, — отозвался доктор. — В зависимости от… вы, вероятно, сможете увидеть его завтра.
— В зависимости — от чего? — поинтересовался Нилсон.
— От того, как пройдет ночь, — пояснил врач. Он было повернулся, чтобы идти, но надтреснутый голос Страйкера остановил его.
— Вы сказали, что травма менее угрожающая, чем вы предполагали.
— Да.
— Но повреждения есть?
— О, конечно.
— И какого рода?
Юный доктор оперся о дверную раму.
— Эта область мозга отвечает в основном за моторику. Пока он не пришел в сознание, мы не можем знать, что именно повреждено из функций — и что сохранено. В лучшем случае он полностью восстановит двигательные функции организма.
— А в худшем?
— Возможен паралич в меньшей или большей степени, затруднения речи… Как я уже сказал, нужно подождать, — завтра будет известно больше. Мы, однако, надеемся на лучшее.
Страйкер вновь обнаружил, что свет перед ним меркнет.
Пински поднялся и сказал:
— Ну, хватит, — давай я отвезу тебя домой.
— Не понимаю, что со мной, черт возьми, — проговорил Страйкер, вытирая лицо платком.
— Это шок, — мягко пояснил Пински. — Потеря крови. Ты ослаб, понимаешь? Этого следовало ожидать.
— Да, — подтвердил Нилсон, беря у Дэйны пиджак Страйкера и осторожно оборачивая его вокруг забинтованной руки. Он отвернулся, видя, как Страйкер пытается удержать слезы, текущие из глаз. — Шок и все такое. Случается.
— Не со мной! — вдруг разозлился Страйкер. — Черт вас возьми, не со мной!
16
— Наверное, я забыла, как это выглядит, — медленно проговорила Дэйна, когда они с Нилсоном ехали из госпиталя. — Работа за столом, в Вашингтоне, — это не работа на улицах. — Она посмотрела вниз и увидела, что на юбке у нее кровь. Наверное, это капало с повязки или одежды Страйкера, но Дэйна не могла припомнить, чтобы сидела так близко к нему.
Он не подпускал ее близко к себе.
— Держи ее подальше, — сказал он Пински в приемном покое.
Голос его был слаб, но достаточно слышен, чтобы это прозвучало для нее как пощечина. Ни на минуту она не предположила, что это говорилось для того, чтобы уберечь ее от вида крови. Нет, она была убеждена: это говорилось для того, чтобы уберечь себя самого от, как он выразился, эмоциональных проявлений.
Она не слабонервная, и ему стоило бы знать это. А то, что колени ее подогнулись, когда его вынесли из операционной, — его лицо было злым и пристыженным, и белым одновременно — к делу не относится. Просто было невыносимо душно, и она всегда не переносила запах больницы.
Это напомнило ей о Петере — и всех нескончаемых месяцах, когда запах больницы каждый вечер приезжал с ней домой и проникал в каждую комнату. Она не могла даже говорить об этом, о том ужасном, ужасном годе, когда умер ее муж. И не важно, что она сжимала, держала в своих его холодные тонкие ладони: Петер уходил, ускользал от нее дюйм за дюймом, будто исчезал подо льдом в черной воде.