И исчез навсегда.
— Эй! — сказал Нилсон, внезапно заметив слезы на ее лице. — Все хорошо, они же сказали. Они свое дело сделают. — Он вопросительно посмотрел на нее. — Вопрос в том, сделаем ли мы?
— Не думаю, — ответила Дэйна. — Не сегодня, по крайней мере.
— Ужасно, — заметил Нилсон. Он и сам был удивлен облегчению, которое почувствовал. Его утренний энтузиазм значительно поблек после сегодняшних событий, не говоря уже о том, что он в собственных глазах потерял репутацию ненасытного на секс самца. — Так что, высадить тебя возле твоего отеля, или как?
— Да, хорошо… возле отеля — будет хорошо.
Они остановились перед отелем, и он не стал выключать мотор.
— …Послушай, это наше дельце… — неловко вновь начал он разговор. — Может быть, следовало бы продолжить?
— Ты хочешь продолжить?..
— Черт, нет… я просто даю тебе шанс прийти в себя, так ведь? — Он взглянул поближе в ее лицо. — Я имею в виду, ты так расстроена этим случаем, и что в Джека стреляли…
— Причина не в том. То, что ты видишь в моем лице… это — когда женщина начинает… воз… рождаться.
— Это как бабочка выходит из кокона, так? — Он надеялся, что она рассмеется, но она не улыбнулась.
— Ты сказал, что я могу доверять тебе? — спросила она.
Он нахмурился:
— Да, верно: до определенной степени ты можешь. Я — не подонок, но, с другой стороны, я и не ангел. Говорю тебе, я никогда не обещаю или…
— Я хочу, чтобы ты понял, — заговорила она. И рассказала ему все о Петере и госпиталях, о Гэйбе Хоторне и всех этих пустых годах, которые она заполняла стараниями доказать себе самой, что ей безразличны мужчины. Она даже рассказала, как Страйкер заставил ее понять, что она делает сейчас с собой. Возможность выговориться подействовала на нее очищающе, дурные мысли наконец оставили ее.
Хэрви обреченно слушал: он не привык к исповедям и глупо улыбался, надеясь, что ему придет в голову что-нибудь, что он сможет либо предложить, либо сделать что-то такое, что уладит, разрядит всю ситуацию.
Когда она умолкла, лучшее, что он смог сказать, было:
— Тебе лучше отдохнуть.
Да, он понимал, что его слова совершенно не к месту, но он вдруг почувствовал, что и сам он здесь тоже не к месту.
Она со вздохом пожелала ему спокойной ночи — и ушла.
Он наблюдал, как она вошла в отель: ее внешний вид слегка поблек от усталости, но на нее все еще оборачивались. Она ошеломила и его самого, он вдруг почувствовал головокружение.
Все это слишком для него, подумал он. Ему нравилось, когда все было как бы между прочим, ничего серьезного; он любил свой мир легкомысленным, простым — а тут вдруг приключилась она, с такими глубокими переживаниями — или чем там еще. Он не хотел ее обижать, и никому, хоть сколько-нибудь порядочному, не придет в голову обидеть ее, но, с другой стороны, он пришел к мысли, что он не годится для нее.
Что такое случилось с абсолютным совершенством Хэрви Нилсоном, что он стал сомневаться?
— Черт возьми все это копошение, — громко произнес он, включил мотор на полную мощность и рванул к дому.
По пути он купил пиццу, уселся дома перед телевизором посмотреть старье с Джоном Уэйном, — и удивлялся, почему ему не радостно, как обычно.
Проклятая баба.
В комнате было темно, и только телевизионный экран мерцал из глубины. Страйкер лежал на кушетке, прикрывшись лоскутным одеялом, собственноручным изделием Кейт, а на груди у него лежал кот. Он гладил кота между ушами и морщился, глядя на экран и видя там себя самого, исчезавшего на носилках в подъезде «скорой» местного госпиталя. Перед ним пронесли Тоса — под зловеще окровавленной простыней.
Шестичасовые новости закончились, и теперь он смотрел сообщение о погоде. У него было сердце перевернулось, когда он увидел, что простыней укрыта и голова Тоса: неужели он мертв — и врачи солгали им? Затем порыв ветра откинул угол простыни — и стало видно руку Тоса, лежавшую на носилках. Она дернулась, пальцы подвигались, — Страйкер понял, что покрывало предназначалось для того, чтобы защитить не Тоса, а посторонних наблюдателей от кровавого зрелища.
Девушка, сообщавшая о погоде, выглядела необыкновенно жизнерадостной, хотя предрекала падение давления и осадков. Он на минуту закрыл глаза.
Зазвонил телефон, стоявший возле кушетки, и он вздрогнул от неожиданности. Кот с выражением упрека на морде отошел на дальний край кушетки и начал умываться. Страйкер взял трубку.
— Алло?
— Привет.
— Кейт? Разве у тебя не сегодня доклад?
— Давным-давно закончился, глупый. Прошел на «ура».
— Прекрасно. Хорошая девочка. Я знал, что ты сразишь их наповал.
— Ну конечно, ты же знаешь меня.
Он был так рад слышать ее голос, что чуть было не дал волю слезам, но тут же мысленно обругал себя за слабость.
— Так что там еще в повестке дня?
— Только что закончился обед. Думаю, когда разговоры понемногу сойдут на нет, я отправлюсь спать. — Ее голос звучал и возбужденно, и устало.
— А разве тебе не интересен весь этот фонтан остроумия и эрудиции?
— Никто не заметит моего отсутствия. Я…
— …и даже Ричард?
Она вздохнула.
— Перестал бы ты говорить в таком тоне о Ричарде. Я знаю: ты заблуждаешься относительно его пребывания в моей комнате в прошлый раз. Но он просто зашел узнать, готова ли я спуститься вниз, вот и все.
— Какой джентльмен!
— Таких в мире остались единицы.
— Исключая копов, очевидно.
— Нет, включая копов. Джек — что случилось?
— Что ты имеешь в виду?
— Пока я обедала, у меня возникло ужасное предчувствие, будто что-то случилось. Вот почему я позвонила.
— Думаю, это все просто плохие сны. Тебе бы нужно…
— Джек, что-то случилось, ведь правда? — Она слышала это по его голосу. Может быть, он слишком уж старательно пытался подделаться под свой обычный тон.
— Ну, кое-что случилось. Стреляли в Тоса — но теперь все в порядке.
— Стреляли?! — Ее голос сорвался от страха. — А с тобой все в порядке?
— Успокойся, я в порядке, — солгал он. — Я дома, разговариваю с тобой — это ведь Тос в госпитале, а не я. — Это была правда. — Со мной все в порядке. — Это не было правдой, но это было лучше, чем быть убитым.
— Где?
— Стреляли? На Гринфилд-роад.
— Нет, не это… где рана? Куда его ранило?
Страйкер вздохнул.
— В голову… Но все уже в порядке, Кейт, — добавил он, услыхав стон ужаса. — Тос потерял кусочек кости, но в остальном обошлось. Ничего жизненно важного не задето. Глаза, нос, зубы — все цело и сосчитано. Уши тоже в порядке. В самом деле.
— И тебя ранили тоже! Я слышу это по голосу. Утром лечу домой!
— Не делай глупостей. Я просто беспокоюсь, как там Тос, вот и все. Говорят, у него все в порядке, но я не успокоюсь, пока он не очнется и не начнет указывать мне, что именно следует есть — а чего не следует. Ты же знаешь, как он печется о моем здоровье — прямо как настоящая еврейская мамаша. Теперь я плачу той же монетой.
— Я не верю тебе.
Ему ужасно хотелось, чтобы она оказалась рядом.
— Ты что, желаешь, чтобы и в меня непременно стреляли? О'кей, я лежу тут загипсованный с ног до головы, истекая кровью, и вскрикиваю в агонии каждые три минуты. Единственное твое утешение, что пока я весь в пластырях, я не могу волочиться за женщинами. Или, по крайней мере, не так успешно, как всегда.
— Понятно. — Кажется, ему удалось убедить Кейт, что он не ранен.
— Найму «скорую», чтобы встретить тебя в аэропорте. Не забудь привезти мне йоркширского пудинга и шотландского печенья. В какое время ты хочешь прилететь?
Наступила долгая пауза, и он почти слышал, как она думает. Он надеялся, что не убедил ее своей бравадой, поскольку ничего не мог представить себе в настоящий момент лучше, чем ощутить ее холодную ладонь на своем горячем лбу. И еще — может быть, чтобы ему почитали, как читают книжку заболевшему ребенку. Наконец она заговорила.
— Кто стрелял в него? Это то… тот охотник за копами?