— Да, — говорю Васильеву, — хорошая идея. Сделаешь такие сетчатые мешки, системы авоська, с номерами. Боец закидывает туда гимнастёрку и подштанники, запоминает номер и спокойно уходит мыться. Обслуга закидывает мешки в стиральную машину и включает её, залив кипяток…
— Надо петлицы срезать, — бормочет, уже засыпая, Васильев, — не дело, чтобы краска линяла на гимнастёрку.
— Это мелочи, — отзываюсь я. — Надо, значит, срежут и положат в свой шкафчик.
Про температуру мы не зря тему мусолим. Вши и их яйца надёжно уничтожаются кипячением. Но думаю, кипячение это мера с запасом. Всего лишь подержать одежду в горячей, градусов восемьдесят-девяносто, воде достаточно долгое время и проблема будет решена.
Как говорил почти главный персонаж повести «Гадюка» А. Н. Толстого комполка Емельянов, главный враг кавалериста — чирей на жопе. И всерьёз с этим боролся. Главным средством, кстати, считал баню. С хорошей парилкой.
А я чем хуже? Вши это тоже враг и с ними надо бороться.
11 октября, суббота, время 08:20
Каунас, городской отдел НКВД.
— Арестованный доставлен, товарищ майор, — в допросную вталкивается немного нескладный простой и литовский парень чуть выше среднего роста.
Майор Николаев своим пугающе тяжёлым взглядом упирается в арестанта. Затемобращается к старлею, приведшему задержанного.
— Он что, такая важная птица, что цельный старший лейтенант НКВД его приводит?
Подтянутого парня с беспощадно голубыми глазами насмешка абсолютно не смущает.
— По пути было. Конвоир за дверью. Или вы хотите с ним наедине посекретничать?
— Побудь тут, — машет мощной дланью майор Николаев.
— Встать! — грозный окрик старлея и строгий взгляд Феликса Эдмундовича за спиной майора заставляют арестованного вскочить. — Садиться тебе не разрешали.
Обычный молодой литовец, лет двадцати пяти, пытается изобразить независимый вид. Вот только поспешность выполнения команды его выдаёт. В кабинете следователя НКВД храбрых не бывает.
— Имя, фамилия, должность, звание, выполняемые обязанности? — бесцветным от скуки голосом обращается к нему хозяин кабинета. Перед ним уже лежит бланк протокола, и майор уже вооружился ручкой, готовясь макнуть её в чернильницу.
Всем своим лицом арестованный изображает напряжённое непонимание.
— Намэ, нахнамэ! — гаркает старлей. Товарищ майор немецким языком владел слабо.
— Кястас Мажейкис, — лепечет арестованный.
— Verstehst du Russisch? — продолжает помогать майору старлей.
— Nain, ich spreche schlecht…
Ш-ш-л-е-е-х-т! Старлей продолжает беседу оплеухой со всего размаху. Литовец летит в сторону установленных у окна пары стульев, валится с ними в одну беспорядочную кучу. Со стоном и кряхтением возится на полу.
— Это ты тоже по-немецки его спросил? — без тени улыбки интересуется майор.
— Врёт он, тащ майор, — объясняет старлей. — По глазам вижу — врёт. И команду «Встать» очень быстро выполнил.
— Прашау, панове… герр официр, дренно руски розумею… — литовец кое-как поднимается, со страхом поглядывая на старлея.
— Да ты хват! — восхищается старлей. — Литовский, польский, немецкий, белорусский… ну, прямо всё знаешь. А русский не сподобился, полиглот хренов?
— Тащ майор! Давайте я его к своим ребятам отведу? Они его за полчаса заставят русский язык вспомнить. А если не знает, то научат. За час.
Майор криво ухмыляется. Опыт не пропьёшь, он замечает мелькнувший в глазах литовца страх. Прекрасно он старлея понял.
— Посади его на стул. Беседа будет долгой.
Старлей ставит стул перед столом. Послушный его взгляду литовец садится и начинает быстро говорить, мешая слова из разных языков в один компот.
— Прошу, герр офицер…
— Я пойду, тащ майор?
Кивком «тащ майор» разрешает старлею удалиться.
Старший майор НКВД Никаноров, сейчас по документам майор Николаев, по истечении месяца службы понял, насколько благодарен генералу Павлову за то, что тот выдернул его из Москвы на фронт. Здесь нет, и не может быть сомнений, кто перед тобой. Не приходится оправдываться или отвечать за рукоприкладство. Особенно славно порезвился на эсэсовцах. Тех вообще можно не жалеть, а они ещё упорные все. Одного во время допроса даже пришлось уконтропупить.
С ними всё ясно с самого начала. Не надо никому доказывать, что он враг. Он перед тобой в форме вражеской армии сидит. Изначально виноват. Без всякого признания вины. Работа только в том, чтобы выдавить из него побольше.
До сих пор неудобно перед самим собой, что приложил Павлова во время того допроса. Любому было бы неудобно, ведь сейчас генерал его прямой начальник. Да ещё и через пару ступенек. Всё равно, что рядовой дал в морду даже не своему сержанту, а комроты. Не в наказании и не осознании вины дело, а в чувстве субординации, издавна поселившейся в душе русского человека.