Теперь самая отвратная новость — меня они сочли вполне достойным для отправки в задницу мира. Не удивлюсь, если в команде обнаружу кого-нибудь из дружков Пьемонта и вскоре скончаюсь от дизентерии или коклюша.
Глобальные аферы готовятся не один день. Не желаю больше напрягать Новый Свет своим беспокойным присутствием и беру билет до Банги. У нас в Баминги международный аэропорт ещё достраивается.
У нас… Когда-то своим домом считал Москву. С рождения. Но в другой жизни.
Мерзляевский-москвич исчез. Знойный качок Крок Фрост с центральноафриканским паспортом — уже совершенно иная личность. ЦРУшники думают, что я — мистер Ген Мерз? Нет, я раньше был им, внутреннее тождество утрачено до последней косметической операции.
В частности, усвоил одну чисто местную привычку — советоваться с усопшими. Только советчик у меня не типичный. Дорвавшись до терминала в Баминги, называю его имя, на экране появляется лицо в лётных наушниках. Задаю мучающий меня вопрос. Он необычно долго раздумывает.
«Ислам? При моей жизни был просто религией отсталых государств. Сейчас, говорят, иначе».
«Не просто иначе. Объясните мне парадокс ислама. Он жесток к адептам. Священники твердят „Аллах любит вас“, но почему любимые дети Бога должны терпеть столько лишений ради соблюдения культовых правил? И почему, по сравнению с нетребовательной католической или православной церковью, мечети собирают всё больше верующих»?
Снова длинная пауза. Потом лишённый эмоций голос рассказывает вещи, в общем-то, очевидные. Я понимал их, но не мог облечь в слова.
«Бывают очень жестокие храмы. Они грабят паству, выжимают из людей пот и даже пожирают плоть. Но взамен храмы обращают в свою веру. Только вера, полученная через страдание — истинная».
«Может быть. Хотя есть экстремальные секты, в них прихожан обращают в рабов и подвергают пыткам».
«Крайности вредны. Вы заметили, что христиане, умерщвляющие плоть постом и молитвой, поклонялись Богу более истово? Сейчас вера зиждется только на словах. Слова изменчивы. Если человек не принимает сказанное пастырем, он заявляет, что верит в Бога, а в церковь — нет».
Не знаю… По-моему, самоистязания происходят от истовой веры, а не наоборот. Но мусульмане не мучаются разрывом между Богом, верой и церковью.
«Вы про внутреннее отношение. А вовне?»
«Простите?»
«Христиане терпимы, если кто-то верит или не верит в Спасителя. Почему мусульмане столь непримиримы?»
«Не надо обобщать, месье».
«Хорошо. Давайте ограничимся убийствами за карикатуры на Пророка».
Для меня это — не праздное любопытство. Отправляюсь на самый передний край борьбы верных с неверными.
«Знаю лишь понаслышке. Много лет прошло с тех пор, как меня сбили».
«Рассказать подробности?»
«Не нужно. Известен ли вам Жан Эффель?»
«Смутно».
«В моё время он рисовал очень смешные карикатуры на Гитлера, Геринга, Риббентропа, Муссолини, Франко. А после войны, говорят, утратил чувство меры. Быть может — сошёл с ума. Издал сборник „Сотворение мира“ на темы Ветхого завета с карикатурами на Бога-отца».
«Наверно, уже встретился с моделью своих картин?»
Лётчик не сразу понимает грустную шутку.
«С Богом не виделся никто из нас. Чистилище — очень долгое место, здесь время воистину относительно. А Эффель умер в глубокой старости. Ни католики, ни иудеи его не казнили за святотатство».
«В этом козырь наших либералов. Они твердят: ты вправе поклоняться кому угодно и высмеивать кого угодно».
«Убогим не доступны даже простые истины, месье. Скажите, на вашей Родине какое самое оскорбительное ругательство?»
«… твою мать», — немедленно откликаюсь по-русски. Даже если разучусь говорить на великом и могучем да забуду московские корни, базовый комплект ругательств зашит во мне как дыхательный рефлекс.
«А какой из соседних народов считается толерантным, вялым, медлительным?»
«Эстонцы… Нет, скорее финны. Даже выражение есть: „Горячие финские парни“. Звучит как парадокс, они наоборот — слишком хладнокровные».
«Допустим. Теперь представьте, вы напечатали в газете это самое выражение, адресованное всем финнам и каждому в отдельности. Не анонимно, под настоящим именем».