Однако…
— It's better to be a saint, but it's impossible… — медленно говорю я — лучше быть святым, но это невозможно
Джейк поднимает брови — они у него светлые, выгоревшие. На коже — высохшие следы соли, как от слез.
— Просто замечательно. Нет ничего сравнимого с русским языком и русской литературой. Чьи слова?
— Юрия Андропова. Председателя КГБ. Он кстати был поэтом. Тайно писал стихи. Опубликовали уже после смерти. Хочешь, еще почитаю?
— Не нужно, я закончу мысль. Я не стал бы помогать тебе, если бы не видел правду или не хотел ее признавать. Вы — есть. И мы — есть. Вместе — мы еще что-то можем сделать. В одиночку — уже нет. И я предпочту мир с Россией, чем с долбанным Китаем во главе всего, или еще похуже. С минаретами на каждом углу.
— Я сражаюсь ради того же — вставляю я
— Я еще не закончил — обрывает меня Джейк — проблема в том, что среди нас есть враги. Люди, вставшие на сторону зла, сделавшие это осознанно и извлекающие из этого выгоду. Это намного опаснее, чем все, что происходило до этого. Это люди, которые готовы сотрудничать с типами, подобными Бен Ладену, и им плевать, сколько американцев тот убил до этого. Лучше быть святым, но это невозможно. Да, это так — но мы хотя бы пытаемся. А вот они — нет. Именно поэтому — я прошу тебя приложить все усилия и дать мне документы. Это нужно вам не в меньшей степени, чем мне…
Джейк делает гребок к берегу. Я придерживаю матрац
— Деньги, где обычно.
Он качает головой
— Не нужно. Сегодня не нужно денег. Я даю тебе информацию — ценность оцени сам. И прошу информации взамен.
— Возьми — настаиваю я — про информацию, сделаю все, что смогу. И еще. На вокзале тебя ждет подарок. Вот, возьми ключ.
Подарок — и в самом деле его ждет. Две бутылки клюквенной Финляндии, местная еда. Сыр, пахлава, которую надо еще найти — нормальную, как в Тысяче и одной ночи. Надо заботиться об агенте — даже в мелочах. Показывать, что ты ценишь его. Помнить о его дне рождении, о детях. Это из старой, но не утратившей актуальности филерской инструкции еще царского императорского сыска.
Джейк берет ключ.
— Я очень на тебя рассчитываю, друг…
Мне становится не по себе. Я киваю и отпускаю матрац…
Еще назад плыть…
— Эй, русский!
Я оборачиваюсь.
— Береги спину!
— Что?
Вместо ответа — Джейк показывает мне пацифистский знак. Потом — начинает энергично загребать к берегу…
Выйдя на берег — ложусь передохнуть. Мысли такие… ленивые и в то же время тягостные. Связываться с американцами, конкретно вплетаться в их интриги — не хочется, хоть кричи. Запросто можно погибнуть. Американцы в Ираке все еще есть, никуда они не уходили. Только в посольстве — несколько сот человек. В том числе три военные базы, которые остаются за американцами. Две на севере, в Курдистане и одна — в одиннадцати километрах от Багдада. А там, я насколько знаю — расквартированы части спецназа.
И второе… сам по себе факт схватки между американскими спецслужбами производит тягостное впечатление. Все тоже самое, что было в последние годы жизни СССР. Интриги, дрязги, подковерные схватки до крови. Все-таки они сломались. Как после Вьетнама. Утратили главную для американца веру — веру в то, что все можно решить, надо только действовать и незамедлительно. Последние пятнадцать лет — время непрерывных, раз за разом проигрышей Америки. Из Ирака — они ушли, захлебнувшись в крови. Из Афганистана — тоже. Пакистан теперь враг. Серия демократических революций в странах Ближнего Востока обернулась ваххабитским реваншем — Аль-Каида никогда не была так сильна как теперь, на пятнадцатый год войны. С Ираном ничего не получилось и больше уже никогда не получится — они сделали атомную бомбу. Помощь в Ливии обернулась зверским убийством посла и разгромом посольства, анархией в некогда благополучной стране. Украинская оранжевая революция обернулась невиданным воровством и заглохла. Грузинская — тоже. В голодные времена — люди предпочитают выбирать сытый желудок, а не идеалы — нет больше веры в идеалы, совсем. А ведь только на идеалах — держалось американское лидерство, американский проект переустройства мира, не такой кстати плохой хотя бы по сравнению с британским. Нет больше идеалов — и американцы, получив за последние пятнадцать лет удары со всех сторон отступают. Не факт, что кто-то сможет их заменить. И не факт, что у них появится новый Рейган.
А в одиночку нам будет тяжело. Очень тяжело.
Допив чай — все-таки жидкости я потерял много — иду к машине. Проголодался… — надо где-то остановиться, перекусить…
Пацан налетает на меня… летит как оглашенный — и я тут же хватаю одной рукой карман с кошельком, другой — его самого. В первом преуспеваю, во втором — нет. Пальцы — нашупывают кожу… не сумел… не выхватил. Совсем обнаглели уже, на ходу портянки рвут.
Палец наталкивается на смятый листок. Его в кармане быть не должно — как и любой оперативник я не держу в карманах ничего лишнего, сразу уничтожаю.
Но он там.
Потоптавшись на месте — меняю направление. Иду к прилавку, за которым пыхает дымом кухня. Заказываю мясо в лаваше — пресной лепешке. Когда расплачиваюсь — достаю и записку. Поедая лепешку и обернувшись так, чтобы никто не видел — обычно люди не любят есть публично, это инстинкт — разворачиваю бумажку.
Грязный, в сальных пятнах обрывок газеты. Китайская дешевая шариковая ручка, крупные, печатные буквы — так пишут те, кто малограмотен.
Хунаалика гумбула фее тилка'сайяаара
Сердце на секунду останавливается. Несмотря на жару — я чувствую, как струйка холодного пота начинает течь у меня по спине.
Это по-арабски. Означает — бомба в машине. Кто-то подложил мне в машину взрывное устройство, пока я плавал. Не рассчитал он только одного — местные присматривали за машиной, увидели все это и решили меня предупредить. Наверное, подонок думал, что ни один из местных — не предупредит европейца о таком. О Хамзе — иракском коммунисте, без которого тут даже рыба на крючок не ловится — он не знал…
Ублюдки…
Доедая лепешку, иду к разморенному на солнце полицейскому. На нем — черный полицейский бронежилет на голое тело, старый египетский автомат, вместо каски — ихрам, местный головной убор. Не чалма — ихрам.
— Ас саламу алейкум… — здороваюсь я
— Ва алейкум ас салам — отвечает полицейский, настороженно оглядывая меня.
— Анаа руси — говорю я — я русский.
Полицейский кивает
— Позвать начальника, эфенди? — спрашивает он
— Не надо начальника — негромко говорю я — позовите взрывотехников и начинайте эвакуацию людей. Я думаю, на стоянке есть заминированная машина.
Взрывотехников — пришлось ждать довольно долго, они прибыли из самого Рамади. По-взрослому — бронированный Камаз, на прицепе что-то, напоминающее перевернутую «ж… кверху» бетономешалку — это для перевозки СВУ, если взорвется при перевозке — весь взрыв вверх пойдет. И еще немало полиции приперлось. Людей общими усилиями эвакуировали, очистили участок пляжа. У каждого полицейского — теперь есть блокировщик радиосигнала, он размером со старый сотовый телефон. Полезная штука. Если бы они — может, уже и взорвалось бы…
Саперный робот — бодро прокатился мимо длинного ряда машин. Остановился у нужной. Пошла вниз камера на длинном шланге — она нового поколения, как живая змея, в любую дыру заглянуть можно. Оператор — включил свет, и тут же выключил
— Твою мать… — выругался он по-русски
— Что? — спросил я, стоя у лестницы, ведущей в высокий кузов КамАЗа
— Вы были правы…
— Что там?
— Самоделка. И крупная. Килограмма полтора, не меньше.
Килограмма полтора — это круто. Но не для бронированной машины. Она и больше выдерживает, чтоб ее
— Машина бронированная. Как она установлена?
— Думаю, просто. Вы открываете дверь — и тут же взрыв. Вы и в машину сесть не успеете. Разорвет на части. В любом случае оторвет обе ноги, погибнете от болевого шока.
Да, здорово. Зашибись просто как здорово — меня только сейчас потряхивать начало. Еще в голову сунулось — а если инвалидность? Это же еще хуже смерти…
— Другие проверь! — крикнул старший сапер. Он, надев тяжеленный, противовзрывной костюм — стоял в начале ряда машин. Роботом — управлял не сапер, а его ассистент, так было правильно.