— Ты не возражаешь, браток?
— Нет-нет, — с политкорректной улыбкой Родим сделал миролюбивый жест. — Пусть подруга развлечется.
Рысь чуть изменила позу, и бородач внезапно снова ощутил, что под его ладонью пусто. Убедившись, что строптивая киска внимательно смотрит на него, переплетя пальцы обеих рук и положив на них подбородок, он попытался схватить ее за запястье. Пальцы его опять встретили пустоту. Он хотел поймать ее за другую руку — и снова неудача. Пьяный хичер никак не мог понять, что происходит: странная телка вроде бы почти не двигалась, медленно, казалось, даже лениво чуть отстраняясь и отодвигая руки в стороны, однако он никак не мог даже прикоснуться к ней, промахиваясь, словно совершенно потерял ориентацию от выпитого.
Наконец Рыси надоела эта игра. Мелькнула в воздухе ее узкая кисть, и лапа хичера с размаху ударилась о ребро столешницы. Громила взревел от боли.
— Ах ты, сучка! — заорал он, пытаясь сунуть пострадавшую руку за пазуху и никак не попадая куда надо.
Девушка с интересом наблюдала за его действиями. Наконец, когда он уже зацепил во внутреннем кармане разрядник и почти вытащил его наружу, она чуть привстала и несколько раз стремительно ткнула бугая стиснутыми в щепоть пальцами в руку, правую сторону груди, левое бедро и шею, отчего тот дико заорал и повалился на пол бара, трепыхаясь и булькая, словно выброшенная на берег рыба. Мышечный спазм — штука сама по себе жутко болезненная, а уж когда в этом процессе участвуют целых четыре ключевые мышцы, вообще невыносимая.
Родим несколько секунд рассматривал дергающееся на полу тело, а затем перевел взгляд на свой бокал, сгреб его и сделал большой глоток. Похоже, Рысь действительно оттаивала: на этот раз она ничего не сломала нахалу, ограничившись только небольшим уроком.
— Ничего, что я за тебя не вступился? — поинтересовался Пестрецов, разглядывая свой бокал с пивом на свет.
— Попробовал бы, — сварливо отозвалась Рысь, опускаясь на свое место. — Тогда бы я подралась не с ним, а с тобой.
— Ну, я, в общем, так и подумал.
Через час, подписав протокол допроса у корабельного шерифа, которому по большому счету было на все наплевать, лишь бы на его судне не оказалось трупов — о чем он сразу довольно прозрачно намекнул всем участникам инцидента, — Песец и Рысь направились к своей каюте. Контора шерифа располагалась в самых недрах третьей палубы, поближе к помещениям для пассажиров третьего класса, где, как всем известно, на любом грузопассажирском корабле сосредотачиваются наиболее криминальные элементы. Так что любой разумный человек на месте Песца и Рыси постарался бы как можно быстрее покинуть столь опасное и негостеприимное пространство, занимавшее почти треть объема корабля.
Лифтовые холлы располагались с противоположной стороны корпуса, поэтому пришлось подниматься пешком по лестничным трапам. Трапы представляли собой бурые от огромных пятен ржавчины металлические лестницы с узкими пролетами. Они оказались загажены еще больше, чем лифты и внутренние коридоры: когда в третьем классе засорялась канализация, быдловатые пассажиры использовали их в качестве сортиров. Стены лестничных маршей были так густо изрисованы светящимися в полумраке непристойными надписями и граффити, что невозможно было определить их первоначальный цвет. На паре пролетов барахлили генераторы искусственной гравитации, поэтому ступеньки уходили из-под ног и передвигаться здесь можно было, только перебирая руками по грязным перилам.
Они преодолели уже четыре уровня, когда снизу послышался дробный грохот башмаков бегущих людей. Рысь посмотрела на Песца, тот кивнул ей и, оттолкнувшись руками от перил, а левой ногой от пола, одним движением взлетел вверх по стене. В то же мгновение Света не моргнув глазом перешла на такой темповый рисунок шага, который создавал впечатление, будто вверх по ступеням по-прежнему движутся двое.
Родим уцепился пальцами за крупные ячейки вентиляционной решетки, вжался в металлический такелаж под потолком на высоте четырех метров, надежно заклинив свое тело в образованном потолком и стеной углу, и тихонько стукнул ногой по плафону освещения в том месте, где из патрона выходил электрический шнур. Плафон замигал, потом погас, и пролет трапа погрузился в серые сумерки. В принципе света, просачивавшегося с лестниц сверху и снизу, было вполне достаточно, чтобы не спотыкаться, да и на фоне потолка Родим, зацепившийся за решетку вентиляции и опершийся носком ботинка на потухший плафон, выделялся внушительной темной кляксой, так что разглядеть его было довольно просто. Если глядеть. Но кто же будет смотреть вверх в такой спешке, да еще когда и ступеньки в полутьме разглядеть надо, и задние в спину дышат, перед глазами маячат спины передних, а в крови бурлят и требуют молодецких подвигов дрянное виски и «черный одуванчик»?..