Около стойки он тронул за плечо сторожа.
Тот испуганно обернулся, но, узнав, радостно поздоровался.
— А я вас ищу.
Они отошли к столику в глубине бара.
Ватанабэ пристально посмотрел сторожу в глаза. Старик чувствовал себя явно не в своей тарелке, мялся. Наконец не выдержал:
— Я решил отказаться.
Он заискивающе посмотрел на собеседника, но Ватанабэ молчал.
— Опасаюсь я, — продолжал сторож, — вдруг узнают, кто вам ключи дал. Если за меня возьмется полиция, я все расскажу. Уволят. А здесь служба постоянная. Хоть и платят мало… Так что решил я отказаться, — опять повторил он, но уже не так уверенно.
Ватанабэ, нагнувшись над столиком, внятно сказал:
— Триста тысяч сразу, еще триста потом.
Сторож открыл рот…
— А вы обещаете, что все будет аккуратно, никто не заметит и вообще…
— Деньги отдам в машине, — сказал Ватанабэ, поднимаясь.
Сторож засеменил за ним.
Проехав пару улиц, Ватанабэ остановил машину. Протянул сторожу конверт.
— Давай ключи. Я сейчас пойду сделаю дубликаты.
— Не надо, — ответил сторож, вынимая из кармана пиджака завернутые в газету ключи. — Это я сам сделал для вас.
Ватанабэ не удивился. Пока сторож пересчитывал деньги, он расправил на твердой папке большой лист бумаги.
— Мне нужна схема, — объяснил он, — где находится сигнализация и как добраться до кабинета.
К сторожу вернулась боязливость. Рука, которой он взял карандаш, дрожала.
— От ворот метров четыреста — главный корпус. Его нужно обойти с правой стороны. Там увидите маленький домик. В двери один замок. — Он показал Ватанабэ ключ. — Два поворота против часовой стрелки. Сигнализация есть только в главном корпусе. Кабинет его — как войдете, чуть вперед по коридору и направо. Ключ от кабинета сторожам не дают. Я за пять лет там ни разу не был.
— Ночью ты один?
— В летнее время, кроме сторожа, ночью ни души, — подтвердил он.
Часов в одиннадцать Росовски стал шарить по книжным полкам, раздумывая над тем, что бы ему почитать на сон грядущий. Он равнодушно перебрал несколько новых романов, но ни на одном из них не остановился, а вытащил книгу, в свое время прочитанную с карандашом в руках. Росовски заканчивал университет, готовился посвятить себя изучению Японии и выпущенную гарвардскими профессорами монографию «Ближайшие шаги в Азии» изучил досконально. В Японии еще стояли оккупационные войска, и в книге обсуждалась текущая американская политика.
Росовски перелистал несколько страниц.
«…Американцы рассматривали оккупацию Японии как альтруистическую попытку, предпринимаемую Соединенными Штатами ради спасения преступной нации и ее исправления, с тем чтобы в будущем она стала полезным членом семьи народов».
Росовски даже улыбнулся, читая эти отчеркнутые карандашом строчки. Как бы не так! Может быть, в штабе командующего американскими оккупационными войсками генерала Макартура и было несколько человек, искренне стремившихся способствовать демократизации Японии, ее освобождению на веки вечные от милитаризма, да их достаточно быстро отправили обратно в США.
«Поскольку Соединенные Штаты нанесли Японии поражение почти без посторонней помощи, американцы считали, что будет логично, если они от имени всего мира возьмут на себя задачу преобразования Японии… Американцы ревностно охраняли свое исключительное право формулировать и осуществлять оккупационную политику в Японии».
«Что ж, — подумал Росовски, — дело историков переосмыслять историю. Конечно, приятнее считать, что Америка справилась с японцами сама, и забыть, как русские разгромили основные сухопутные силы императорской армии. Впрочем, — пожал плечами Росовски, — мы первыми высадились на Японских островах, и естественно, что мы старались сделать из этой страны нашего союзника. Цель стоила средств».
Росовски выключил верхний свет и лег. «Самое удивительное, — подумал он, — что многие японцы после оккупации изъявили желание сотрудничать с новой властью. Это было полной неожиданностью для американцев, ожидавших от фанатически сражавшихся японцев чего-то вроде партизанской борьбы. Подозревали, что японцы маскируют своей готовностью сотрудничать с американцами некий дьявольски хитрый замысел с целью усыпить их бдительность и обмануть. Американцы недооценили приспособленческий характер этики японцев, — продолжал размышлять Росовски. — Во время войны рядовой японец сражался главным образом из чувства долга. Его святой обязанностью было в случае необходимости безмолвно умереть, пожертвовать жизнью ради процветания императорского дома. Однако, когда капитуляция была должным образом оформлена японским правительством, все изменилось. Сказалась привычка к подчинению властям. Американцы стали властью, и большинство японцев без внутреннего сопротивления им покорилось».