Я постараюсь показать, что описанное выше представление о науке несостоятельно даже в качестве идеала. Само представление о научной истине делает подобный идеал невозможным, а стремление к нему – опасным. Я намерен показать также, что наука не может быть свободна от моральных норм и что осознание этого обстоятельства открывает специфическое поле для взаимодействия науки и религии.
Прежде всего, заметим, что само упоминание об истине не позволяет сохранить в чистоте идеал науки, свободной от ценностей. Если нас интересуют не только процедуры, но и люди, их осуществляющие, то мы должны признать, что истина и выступает в качестве ценности. И эта ценность – не единственная. Установка на достижение истины имплицирует целую систему ценностей и моральных норм, определяющих деятельность научного сообщества. Речь, заметим, будет при этом идти об идеальном научном сообществе, то есть о таком, которое действительно озабочено поиском истины, а не, скажем, достижением военного превосходства или получением прибыли.
Обратимся для начала к тому описанию морали научного сообщества, признающего истину высшей ценностью, которое было предложено американским социологом Р. К. Мертоном. Он ввел понятие «этос науки», включающего совокупность следующих норм.
1. Коммунизм (Сommunism) – результаты исследований принадлежат всему научному сообществу и должны быть сразу опубликованы.
2. Универсализм (Universalism): – оценка результатов исследований должна производиться объективно, невзирая на личностные особенности.
3. Незаинтересованность (Disinterestedness) – исследователи должны быть заинтересованы исключительно в познании истины и защищены от вненаучных интересов.
4. Организованный скептицизм (Organised Scepticism) – долг ученого критично оценивать любое свое и чужое суждение.[49]
В этом перечне норм научного сообщества можно обнаружить следующие ценностные установки. Во-первых, истина рассматривается как высшая ценность, ради которой ученый должен пожертвовать всеми личными или корпоративными амбициями, мнениями, предпочтениями и пр. Во-вторых, признается необходимым принять требования критического рационализма. Научное сообщество поддерживает внутри себя обстановку открытой дискуссии, свободной критики всех результатов, методов, предпосылок, способов аргументации и т. д. Иными словами, все, что касается содержания научной деятельности, открыто для аргументированной критики. В-третьих, наконец, важнейшей ценностью представляется автономия научного сообщества. Его деятельность не должна ни в какой мере определяться вненаучными интересами. Аргументы вненаучного характера не могут влиять на методы научных исследований и оценку результатов. Важно, что вторая и третья из названных ценностей производны от первой. Критический рационализм и автономия важны постольку, поскольку служат делу достижения научной истины. Интересно, однако, что именно из этих двух установок вытекают все моральные нормы научного сообщества. Получается, что роль морали в рамках этоса науки инструментальна. Она призвана обеспечить обстановку, благоприятную для достижения основной цели научной деятельности. Из этого следует, что при всем внимании к этическому аспекту существования научного сообщества, Мертон рассматривает мораль как нечто внешнее для содержания науки. Научная истина и, соответственно, научная методология остаются свободными от ценностей и моральных установок. Последние никак не могут повлиять на содержание первых.
Я думаю, что оба этих – взаимосвязанных – положения весьма сомнительны. Во-первых, мораль ни при каких обстоятельствах не может быть лишь инструментом. Хотя при известных обстоятельствах следование требованиям морали и может способствовать достижению каких-либо внеморальных целей, однако смысл морального поведения не в этом[50]. Во-вторых, содержание научной деятельности и самой научной истины отнюдь не нейтрально по отношению к морали научного сообщества, его нормам, а также его ценностям.
Прежде чем это показать, я хочу обратить внимание на противоречивость или, как минимум, непоследовательность мертоновского идеала. Требование открытости к критике и рациональной дискуссии входит в конфликт с требованием автономии. Последняя предполагает как раз закрытость научного сообщества, его непроницаемость для любых аргументов, кроме научных. Эта закрытость, несомненно, имеет основания. Достаточно вспомнить лишь несколько эпизодов из истории науки ХХ столетия, чтобы увидеть сколь насущно для научного сообщества сохранять свою автономию. Попытки создания «арийской математики» в нацистской Германии или «мичуринско-лысенковской биологии» в Советском Союзе убедительно указывают на необходимость предохранять науку от вненаучных влияний. Впрочем, здесь нужна одна оговорка. Не следует путать ненаучное с нерациональным. Указанные прецеденты связаны с тем, что ученым попытались навязать не только чуждые науке, но откровенно иррациональные императивы, поддержанные авторитетом власти или даже прямым насилием. Но является ли полная закрытость научного сообщества лучшей гарантией от иррационального воздействия на науку? Скорее всего, она не является гарантией вообще.
49
Merton R. К