Я не договорила, потому что дальнейшее представлялось мне сплошной жутью.
— Что тогда? — поинтересовалась Зойка.
— Тогда, — вздохнула я, — остается только надеяться, что этот человек нас не знает.
— Какие же мы с тобой идиотки! — даже подскочила на стуле Зойка. — Надо было все сделать совсем не так. Написали бы на кассете: «Вскрыть и прослушать во время празднования дня рождения». Представляешь, как бы здорово получилось.
— Нереально, — заспорила я. — Танька еще любопытнее и нетерпеливее тебя. Поэтому до дня рождения она не дождалась бы.
— Тогда хоть раньше, но наверняка бы прослушала, — Зойка всегда умудрялась оставить последнее слово за собой.
На следующем уроке нас ждало еще более неприятное открытие. Зойка, с силой дернув меня за рукав, объявила:
— Я знаю, у кого наша кассета.
При этом на ней лица не было. Тревога невольно передалась и мне.
— У кого? — одними губами переспросила я.
— Да хуже не бывает, — у Зойки даже губы побелели. — У Потемкина. Я случайно на него посмотрела, а он улыбнулся мне и подмигнул. Представляешь?
— Ну и что? — Я еще не видела повода для опасений.
— Во-первых, с чего бы ему подмигивать мне, — продолжала Зойка.
«Действительно, не с чего», — пронеслось в голове у меня.
— А, во-вторых, — тем временем втолковывала мне Зойка, — теперь я уверена: Мити́чкина именно ему отдавала кассеты.
— Тогда почему она их вчера целый день таскала в сумке? — Мне не показались убедительными ее объяснения. — Потемкин с утра был в школе.
— Ну, может, она все равно к нему в гости собиралась, — предположила моя подруга.
— Концы с концами не сходятся, — покачала я головой.
— Но он подмигнул мне, — Зойку прямо всю трясло. — И так гадко.
— К твоему сведению, он всегда был достаточно гадкий, — я испытывала ровную и стойкую неприязнь к Артуру. — Так что ничего удивительного.
— Но если кассета попала к нему, он уж наверняка этого так не оставит, — по-прежнему тряслась Зойка.
— Нас-то там нет, — напомнила я. — Как он, по-твоему, мог догадаться, чья это работа?
— А ведь верно: никак, — просветлело лицо у Зойки. — Ой, Агата, как ты меня успокоила. — И без перехода: — Нет, но ты все-таки понимаешь, почему она такая веселая?
— Нет, не понимаю, — мне уже надоело обсуждать Мити́чкину.
На большой перемене Зойка, прервав наблюдение за объектом, потащила меня за собой в канцелярию, где ей нужно было взять справку, что она действительно учится в нашей школе. Об этом ее попросила мама, а у той потребовали на работе.
— Сейчас возьмем справочку, — говорила на ходу Зойка, — а там, — она указала взглядом на верхний этаж, где мы оставили Мити́чкину и Попову, — может, что изменится. Вдруг они с Климом и Тимом просто еще не успели выяснить отношения?
Я вяло кивнула. По-моему, на этой затее можно было ставить жирный крест. Однако Зойка упорно не хотела верить в провал, и она продолжала строить предположения о том, что Мити́чкина отменит торжество.
Мы подошли к канцелярии. Оказалось, что у входа сидит целая очередь мам с детьми. Зойка взялась было за ручку двери, однако сидящая первой мамаша ястребом кинулась на нее:
— Тут, между прочим, очередь!
— А нам по другому вопросу, — не растерялась Зойка. — Только спросить.
Последние ее слова почти заглушил истошный вопль изнутри:
— А-а!
Воспользовавшись замешательством активной мамаши, моя подруга распахнула дверь, и мы увидели душераздирающую картину.
Оба окна канцелярии по случаю теплой погоды были настежь распахнуты. Из того, которое находилось как раз напротив двери, торчали попа и ноги ребенка. И все это отчаянно билось и извивалось. Голова ребенка, просунутая сквозь плетение кованой решетки, которой были забраны окна, находилась где-то на улице. Однако кричала эта голова все равно оглушительно. Рядом с застрявшим ребенком прыгал другой. Он тоже истошно вопил. И этого второго ребенка я моментально узнала. Вернее, я знала обоих. Кто-то из них был Мишкой, а кто-то — Гришкой Кругловыми. Точнее я в тот момент определить не могла.
Свободный от решетки близнец Круглов, схватив брата за ногу, с силой потянул его на себя.
— Гриша! Гриша! Не надо! — вихрем кинулась к ним женщина, в которой я мигом узнала маму многочисленных Кругловых — Аиду Ипполитовну. — Гришенька! Гришенька, — с криком пыталась она оторвать одного близнеца от другого.
— Я не Гриша, я Миша, — отчаянно брыкался свободный брат. — А Гришка как раз и застрял, во, тупой! — И он принялся часто-часто твердить: — Гришка тупой! Гришка тупой! Гришка тупой!