Отвоёванный Лотреамон
I
II
III
~ 1 ~
Когда он прибыл в Париж, у него было много дел.
Улицы этого города были людям по мерке.
Он их буравил, как червь долгой холодной зимой
буравит свои ходы в тёмных глубинах сыра.
Дома здесь были настолько большие, что мудрость
помельчала и убежала, словно мышонок в амбар.
Но в домах обитала только лишь темнота
и ядоносная косность тех, кто в них угасал.
На Главном рынке купил он букетик робких цветов,
а в Клиньянкуре вдохнул всю военную скуку.
Каждый камень запомнил маленький Исидор,
лицо его сделалось узким, заострённым, как зуб,
стало худым и жёлтым, как в пампе луна на ущербе,
и он походил всё больше на тающую луну.
Каждый час понемногу ночь крала его лицо.
Многое поглотила Парижская ночь в столетьях:
все армии, все династии, героев и проституток,
детей и глубоких старцев, бедных и богатеев.
Дюкасс здесь был одинок, и сколько было у мальчика
света — он роздал всё, весь свет до последней капли,
тогда-то и начал он сраженье своё со стервятником:
Дюкасс породил волков — чтобы свет его стерегли,
нагромоздил смерть — чтобы спасти жизнь,
забрёл в дремучее зло — чтобы пробиться к добру.
Я узнал его в Уругвае: в ту пору он был так мал,
что мог легко затеряться среди июльских гитар,
те дни далёкие были днями войны и дыма,
реки порвали постромки — вышли из берегов.
Для его рожденья на свет не было даже времени.
Но он стоял на своём, упрямо карабкался к жизни,
скатывался в небытие, пока не явился в мир
в пору, когда барабаны и кровь осаждали стены
и Монтевидео тлел, словно глаза ягуара.
Эта эпоха была взвихренной и лиловой,
точно пиратское знамя — рваное знамя убийц.
Из сельвы на город неслись порывы военного ветра,
они приносили смутный запах горелой травы.
На берегу реки сломанные винтовки
затапливала вода, но едва наплывала ночь,
как сломанные винтовки превращались в гитары,
и ветер вдаль уносил поцелуи и плач баркарол.
Сын Америки! Бледный маленький жеребёнок
с её пастбищ! Дитя
уругвайской луны!
Ты писал в седле, продираясь
сквозь заросли жёсткой травы и ароматы ночи,
дорог, тоски и подков!
Каждая твоя Песнь
затягивалась, как лассо,
и Мальдорор, восседающий
на черепах коров.
пишет, словно затягивает лассо,
сгущается вечер,
номер в отеле,
вокруг кружит хищная смерть.
Мальдорор своим лассо пишет то, что читаешь ты
в его кровавом письме.
Унылый напев Мальдорора улетает на запад,
уже заблудились гитары на берегу Параны,
и на пойму упали таинственные потёмки,
как будто бы из ведра на землю плеснули кровью,
уже большие стервятники стелятся над землёй,
с уругвайского берега плывет виноградная ночь.
Во мраке слышится мерный дрожащий напев лягушек;
металлические насекомые терзают ночное небо;
а в это время большая луна раздевается в пампе,
стелет в прохладе свою жёлтую простыню.