Попытка прорваться на Яготинскую гать нам дорого обошлась. Под Сгуровкой нас ждала ловушка. Пробиться к мосту на Быков не удалось. Комбат пропал, словно сквозь землю провалился. Исчезла последняя надежда найти его. Нас осталось тридцать один человек...
Помню звездную ночь на 2 октября. Сижу у брошенного полуразрушенного комбайна. Передо мной по еле приметной проселочной дороге цепочкой проходят солдаты.
К рассвету мы располагаемся на дневку в нескошенном просе.
Лежим в небольшой лощинке. Неподалеку на холмике разместился наш дозор. Спать не хочется, но и разговор как-то не вяжется.
- Товарищ капитан! Думаю, думаю - не понимаю: как вы тогда в Березани на машинах вырвались? - спрашивает Абдурахманов.
- Ну вот, собрался спустя лето по малину, - добродушно ворчит Рева. - Яку старину вспомнил.
- Чего тут не понимать? - строго выговаривает своему закадычному другу-приятелю сержант Ларионов. - Завели моторы, сели, поехали - вот и все... А ты лучше, чем товарищу капитану спать мешать, свою шинель почисти, а то ходишь, как поросенок замурзанный.
То ли скучно Реве, то ли приятно еще раз вспомнить свои березанские дела, но, помолчав, он все-таки начинает:
- Так це ж не моя идея. Це Красицкий придумал... Помнишь, землячок, накрыли мы с тобой фашистский штаб? Хорошо накрыли - слов нет. Вижу, во дворе две машины стоят: грузовая и броневая. Веду бой, а думка о машинах. Уж такой я человек уродился - люблю машину, не могу спокойно мимо пройти, чтобы не поглядеть ее, руками не потрогать. А гады не дают глядеть: взяли в кольцо и жмут - ни вздохнуть, ни охнуть... Ну, послал вас к комиссару, а вы пропали...
- Как пропали? Не говорите такое слово, товарищ капитан! - горячо оправдывается Абдурахманов. - Ведь мы...
- Не тарахти, - перебивает Рева. - Откуда я знал, где вы? Нет ни вас, ни комиссара. Всей моей территории в Березани осталось четыре двора... Вдруг затихли фашисты. Перед атакой, видно. Дай, думаю, напоследок взгляну на машины, сердце успокою. Гляжу - в порядке машины. «На ходу?» - спрашивает Красицкий. «На ходу, - отвечаю, - да что толку...» А он: «Разрешите, товарищ капитан, на броневой на прорыв пойти. Я танкист». Це идея, думаю. А потом прикинул: нет, стой, так не пойдет. Ты прорвешься или нет - это еще бабушка надвое сказала, а я со взводом здесь останусь? «Давай, - говорю, - землячок, лучше вместе, колонной. Оно вернее...» Ну, сели. Хлопцы «Интернационал» затянули. И все.
- Как же вас фашисты выпустили?
- А ты попробуй не выпусти... Первое - «Интернационал»: они его боятся пуще всего на свете. Второе - зенитный пулемет: сам знаешь - штука, браток, серьезная. От всего этого у них последние гитлеровские артикулы из головы выскочили...
Посмеялись, поговорили маленько и заснули мои товарищи. Я начал было разрабатывать наш ночной маршрут, как вдруг слышу - дозорные подают сигналы. Выглядываю из проса: прямо к нам идут фашистские машины с пехотой.
- Тревога! К бою!
Скупо хлопают наши одиночные выстрелы. В ответ несется пулеметный огонь. Мы рассыпаемся. Машины за нами...
Большой зеленоватый грузовик идет прямо на меня. Вокруг свистят пули. С трудом заставляю себя только раз спустить курок: патроны в пистолете на исходе.
На мгновение оборачиваюсь. Мотор грузовика парит: очевидно, я пробил радиатор. Круто сворачиваю вправо - вдали виднеется глубокая канава.
Воет мина. Резкий удар в ногу - словно острый камень с лета вонзается в тело. Падаю в канаву. Машина все ближе. Осталось два патрона. Последние два. Обороняться нечем. Уйти невозможно.
Нет, плена не будет!..
И вот - бывают же на свете такие неожиданности! - по какой-то странной, по сей день непонятной мне ассоциации, перед глазами вырастает образ Куйбышева и еще с юности запавший в памяти прочитанный эпизод из его жизни.
...Питер. В дом стучатся жандармы. Куйбышев в саду. Он не мечется - он твердо оценивает обстановку: «Прыгать через забор?.. Но не рано ли использовать этот последний, такой рискованный шанс - сад может быть окружен жандармами?» Куйбышев остается в саду. Жандармы, обыскав дом, уходят...
Решаю: спускать курок рано - успею...
Машина совсем рядом. Резко заскрежетав коробкой скоростей, она круто разворачивается и уходит к дороге: то ли сочли меня убитым, то ли просто не заметили.
Тишина. Лишь издали еле доносится шум ушедших машин, но и он постепенно замирает.
Опускаю пистолет. Перевязываю рану разорванной нательной рубахой. Ногу жжет. Перед глазами красные круги...