— Скажу без околичностей, товарищ Федосюткин. Кутузов во времена оны отдал Москву, чтобы спасти Россию. Нам предстоит отдать Дмитровск, чтобы спасти Москву.
На лице секретаря пока читалось только недоумение. Хорошо, что не кинулся с ходу возражать.
— И не просто отдать, ну, то есть, совсем не даром. Так что живенько формируем, так сказать, комитет по торжественной встрече — и по местам стоять, с якоря сниматься. В комитет включаем вас, товарища Мартынова, товарища Нефедова, — кивок в сторону старлея-погранца, командира ополченцев НКВД, — и заочно — орловского военного комиссара товарища Одинцова. Можете на свое усмотрение пополнить комитет ответственными работниками. Первоочередная задача — срочная эвакуация гражданского населения… сколько сейчас народу-то в Дмитровске?
— Всего — порядка шести тысяч, — быстро ответил секретарь. — Местных — около пяти, остальные эвакуированные.
— Милиция?.. Ополчение?.. Железнодорожники, в том числе пенсионеры?.. Медики?..
Некоторые цифры Федосюткин называл с ходу, не задумываясь, с точностью, другие, не ломаясь и не чинясь, — приблизительно и обещал уточнить.
— Ну а вы-то сами до сего момента что собирались делать, когда враг подойдет? — закинул провокационный вопрос Годунов.
— Как и запланировано. Собрались — и в Друженские леса, — снова без промедления ответил секретарь.
— Дело хорошее. Только придется повременить. Насколько — жизнь покажет. Всё, секретарь, давай на митинг, об остальном после договорим, что называется, в рабочем порядке.
Площадь оказалась предсказуемо небольшая, почти квадратная по форме. Памятник Ленину не такой помпезный, какие доводилось видеть Годунову даже в отдаленных райцентрах. Рядом сколочена деревянная трибуна, завешенная потемневшей красной материей. "Подновляли, небось, ещё когда первых мобилизованных провожали", — с какой-то невнятной тоской подумал Александр Васильевич.
Люди уже собрались. Собрались и ждали. На площади, на примыкающих к ней улицах. Никто не порывался уйти, разве что, увидав кого-то из родственников или друзей, перебирались поближе. При этом не толкались и не ругались, никто не пытался занять место возле трибуны или забиться в укромный уголок, где можно вдоволь поскучать или передремнуть. Видно буквально с первого взгляда. Иные говорят: люди во все времена одинаковые. Чёрта с два! Люди, которым понятно, что, как говаривала бабка, дело пахнет керосином, отличаются от людей, пришедших на торжественный митинг, разительнее, нежели последние — от пиплов, собравшихся на рок-концерт.
Над площадью стоял ровный гул: все разговаривали почему-то вполголоса. И замолчали как по команде, едва Годунов поставил ногу на нижнюю ступеньку ведущей на трибуну лестницы. Александр Васильевич, привыкший за последнюю пару лет к легковесной тишине, что висела не на ниточке даже — на паутинке, не мог не удивиться: тяжелая тишина, а держится надежно, будто на стальном тросе.
Только и слышно, как поскрипывают под ногами рассохшиеся за лето доски, да пацаненок лет пяти, стоящий рядом с трибуной, хнычуще тянет:
— Ма-ам, зя-а-абко! Пошли домо-ой!
М-да, и вот что тут прикажешь говорить? Что и как, чтобы обойтись без дополнительных осложнений, плюсом к тем, которые и так неизбежно возникнут? Как убедить этих вот дедов, которые, небось, всю жизнь в Дмитровске безвылазно прожили, этих вот женщин, закрывающих собою детей от ветра, что надо бросить дом, разом лишившись всего нажитого, и ехать чёрт-те куда, в неизвестность и неустроенность? Ладно, как скажется — так и скажется. Будем надеяться, что люди, не привыкшие к постоянно сменяющимся пестрым впечатлениям, более восприимчивы… хоть и наверняка менее легковерны, угу.
Годунов с легким недоумением взглянул на цилиндрическую штуковину, укрепленную на краю трибуны ("А ничё так эта гирька должна быть в ближнем бою! Тюк по макушке — и нету Кука!") и, как-то совсем не солидно прокашлявшись и немного наклонившись к микрофону, начал:
— Товарищи! Я говорю с вами от лица командования Орловского оборонительного района…
И едва узнал свой голос, заскрежетавший из двух репродукторов. Учел ошибку — и дальше говорил с высоты своего роста. В любом случае — ни разу не Молотов и не Левитан, но так хотя бы для ушей терпимо. И — главное — слова вдруг стали приходить сами, без усилий:
— Не буду скрывать, ситуация для всех нас сложилась чрезвычайно серьезная. Враг рвется к Москве. Дмитровск — на острие главного удара. Но у нас есть возможность действовать на опережение. Как бы то ни было, не сегодня, так завтра в городе — на этих вот улицах, на этой площади, в ваших домах — начнутся боевые действия. В связи с этим все гражданское население подлежит немедленной эвакуации, — уф-ф, главное сказано.
Тишина стала зыбкой, как ртуть: натужное дыхание, едва слышные всхлипы… Люди услышали — но наверняка ещё до конца не поверили. Ну что ж, инструкции в таком состоянии духа воспринимаются, как правило, от и до — сознанию надо за что-то зацепиться.
— Командование дает вам на сборы два часа с момента окончания митинга. С собой брать документы, деньги, ценности, теплую одежду, запас продовольствия на три дня. Питьевой водой вас обеспечат в поезде.
Короткий взгляд на Федосюткина. Секретарь кивает: понял, мол, сделаем.
— Большинство из вас — гражданские. Но не надо думать, что если вы решите остаться, война не затронет вас. Вы слушаете сводки Совинформбюро и знаете, какие зверства творят солдаты Гитлера. Их цель — завоевание России и уничтожение советских людей. Ваша первоочередная задача — сохранить жизнь своим детям…
Говорят, что страх и надежда — главные психологические рычаги, приводящие человека в движение. А раз так, надо ими пользоваться.
— Ну а после того, как вас доставят в глубокий тыл, вы будете обеспечены работой и снабжением вещами и продуктами. Я уверен, что вы будете честно трудиться, помогая ковать Победу на фронте и скорейший разгром врага. Запомните: вы не беженцы. Вы покидаете зону боевых действий по прямому распоряжению командования Орловского оборонительного района.
Годунов набрал в легкие побольше воздуха и заключил:
— И ещё одно: если кто-то пожелает остаться, это будет расценено как осознанное намерение остаться на территории, которая может быть захвачена врагом, и караться по законам военного времени.
Сказал и подумал: интересно, не так ли рождаются истории о людоедской сущности "кровавой гэбни"?
— Медики всех специальностей, механики, водители, трактористы, строители, у кого нет на попечении детей до шестнадцати лет, объявляются мобилизованными. Сразу же по завершении митинга им надлежит прибыть в райком партии для постановки на учет и инструктажа.
Вроде, достаточно сказал. Ну и пора закругляться, чтобы потом не мучиться анекдотическим вопросом "а не сболтнул ли я чего лишнего?" Тоже вот странность: все, что нужно было сказать по делу и по сути, произнеслось как будто бы само собой, а на заключительной фразе ты споткнулся, как школяр, забывший строчку стишка. На ум шли бюрократическое "а теперь слово предоставляется товарищу Федосюткину" и лозунговое "враг будет разбит, победа будет за нами! Смерть немецким захватчикам!" Первое слишком неказисто, второе слишком возвышенно. И Александр Васильевич предпочел просто посторониться, пропуская секретаря райкома к микрофону.
Федосюткин лозунгов не стеснялся. Война требует от всех советских людей невиданных доселе усилий и неслыханных лишений. Но они на то и советские люди, чтобы все преодолеть и создать для своих детей светлое коммунистическое будущее. А пока что каждый, как на фронте, так и в тылу, должен стать солдатом. Враг будет разбит, победа будет за нами!