Лежащий немного в стороне парень, буквально распятый на подложенной под спину доске да так и вместе с ней и загипсованный, тихим голосом, скривившись при этом от усилий, прервал оратора:
— Слышь, черепашка, это еще кто кому помог. На хера вы тогда за реку поперлись? Подпустили бы и с флангов расстреляли бы. А так — с шашками наголо и героизмом в одном месте. Это не твоя коробочка возле полустанка горела? Герои, бл…!
Вызверившийся на комментатора танкист моментально отозвался:
— А ты кто таков?!
С трудом повернувший голову раненый все так же тихо и с натугой из-за боли в сломанных ребрах прошептал:
— Восемьсот восемьдесят третий ИПТАП. Младший лейтенант Сивов Петр. Мы от вас слева на мыске стояли. А ваша коробочка за насыпью ехала.
— Вот хитрецы! Значит это вы того чеха, ну "тридцать восьмой" панцер в зад подожгли? Замаскировались знатно, ничего не скажешь. Мы там горели, чего уж тут. Да по-другому нельзя было. От тебя, наверно, и не видно было, что они там пушки на прямую наводку ставили. А мы до железки все тогда расстреляли. Так что если бы не мы — перемешали бы пехтуру с землицей. Успели ведь мы тогда до пушек — в блин их раскатали. А когда уже назад разворачиваться стали — так по нам и влетело. Эти сволочи одну чуть сбоку в кустах поставили. Вот мы, уже коптя как самовар, её и додавили, — иллюстрируя свои слова, танкист сделал удушающее движение руками, из-за слоя бинтов похожими на две культяпки. — Мне-то ещё ничего, а вот командир, когда нас вытаскивал да пламя с коробочки сбивал… — тут рассказчик скосил глаза на лежащее на нижнем ярусе тело, больше похожее на мумию от количества намотанных на неё бинтов, заботливо укрытую полушубком. — Обгорел он жутко. Думали, до медсанбата не довезем, да и видно было, что не жилец. Ан нет! Держится! А потом в эвакогоспитале вкололи, вон, ему что-то. Говорят, чуть ли не мертвых на ноги поднимает…
Сама собой возникшая пауза через некоторое время прервалась голосом одного из прикорнувших возле чугунного бока печки раненых:
— Есть такое средство, меня им еще в начале августа пользовали. Проникающее в живот и перитонит вдобавок, чтоб ему пусто было. Так скажу я вам, ребята, от меня уже все врачи отказались, чуть ли не в глаза сказали, что всё — отбегался ты, Макар Семёныч. Так не поверите, уже через день после укола на поправку пошел. А через неделю и того хлеще — обратно в полк отправили.
— Брешешь!
Еще один из невольных слушателей этой дискуссии решил к ней присоединиться. Дотоле молчавший худой как щепка ефрейтор с загипсованными ногами осторожно прокашлялся и неожиданно низким для его комплекции голосом высказался:
— У меня земляк в медсанбате. Так что боль-мень кой-чего рассказать могу, — закинув, таким образом, крючок и как бывалый рыбак выдержав хорошую паузу для подсечки, оратор, ощущая на себе заинтересованные взгляды, ухмыльнулся и продолжил: — Говорят, что это тунгусское народное снадобье. Перед самой войной экспедиция с севера какого-то тамошнего шамана в Москву привезла. Только вот мало его очень. Зелья этого. Врачи только в самых серьезных случаях применяют. Но что чудеса творит — это правда. Земляк рассказывал, что даже гангрену лечит и какие-то нервенные ткани заживляет. Так что не переживай за своего капитана. Если ему то самое шаманское зелье вкололи, то обязательно выкарабкается.
С надеждой бросив взгляд на замотанную мумию с проступающими сквозь бинты пятнами сукровицы, танкист уже более веселым голосом добавил:
— Ну, если так, то буду надеяться. Ему ведь и в медсанбате, и при погрузке этого зелья вкололи.
Мало-помалу разгоревшиеся вокруг печки разговоры затихли, и, задумавшись каждый о своем, бойцы кто проваливался в нестойкую полудрёму, кто просто закрыл глаза в надежде заснуть и отвлечься от дергающей раны боли.
Утром прибывших на вокзал раненых перегрузили на грузовики и не задерживаясь доставили в госпиталь. После полевых медсанбатов и наспех переоборудованных теплушек бойцы попали практически в рай. Чистые крашеные стены, белоснежные простыни и халаты медсестер, непередаваемый больничный запах карболки, йода и свежих бинтов. Конечно, переполненные сверх меры палаты — совсем не по довоенной норме — немного портили впечатление, но всё равно разница в окружении поражала.