Летом, когда школы Четвёрки закрывались из-за жары и пылевых бурь, я подрабатывал, и все деньги отдавал в "фонд Кота". Брат в это время был заперт дома и маялся бездельем, либо, если мама разрешала ему прогуляться одному, колесил на своём летуне по дальним свалкам старых кораблей и машин, примечая, где можно разжиться хорошим ломом. Вечером мы брали телегу и отправлялись в указанное им место, собирали ржавеющие останки боевых судов прошлого, а наутро мама везла их в приём. Деньги, как и все прочие, копились на счёте Кота.
Летун у брата был славный, купленный впрок ещё дедом. Признаться, порой я тихонько завидовал Коту: в своём кресле он мог развить такую скорость, которую мне ни за что не развить бегом. Но я никогда не признавался в этом брату. Уверен, если бы он узнал, тотчас погрустнел бы и сказал:
- Эх, Лис! Какой прок в летуне, если не можешь залезть на дерево или поглазеть на окрестности с высокого забора.
Летун парил в метре от земли и не поднимался выше. Для того чтобы Кот мог оказаться над другими, ему требовалась поверхность с уклоном. Зачастую это затрудняло наши передвижения по Четвёрке. Но Кот привык. Он вообще был спокоен и с покорностью принимал уготованную ему участь. К тому же, летун здорово помогал ему удирать от зарвавшихся однокашников. За братом никто не поспевал, в то время как мне, даже бегом, приходилось туго.
Однажды Кот вернулся из школы расстроенный до слёз. Я решил, что ребята вновь дразнили его, и уже настроился идти врукопашную с задирами. Но брат вовремя остановил меня.
- Нет, Лис, наши борцы, - так он называл дразнившую его компанию, - тут ни при чём. Дело в другом. Мой доклад...
И тут я вспомнил, что последние три недели Кот готовился к выступлению на школьной конференции. В качестве темы доклада он выбрал историю о Сай. Как раз сегодня подошёл срок сдачи работ куратору. Я живо представил, как брат, сидя на своём летуне у доски, с замиранием сердца рассказывает всё самое интересное, что было известно ему о планете-прародительнице.
Учитель осмеял его. Сказал, что у человечества не может быть единой прародины, и это - доказанный факт. Люди обитали сразу на нескольких планетах Галактики. Кот же занимается глупостями, недостойными научного внимания.
Его доклад отклонили и сняли с конференции.
- Как же так, Лис, - шептал Кот, украдкой вытирая слёзы. - Всё, во что мы верили - лишь вымысел?
Я ничего не ответил ему в тот день. Мне было двенадцать, и я уже начинал понимать, что не всё в этом мире является таким, как представлялось в детстве.
С тех пор мы с братом словно заключили негласный договор. Стоило одному из нас случайно нарушить его и заговорить о былых мечтах, как он тут же осекался и прекращал речь. Сай осталась для нас далеко в прошлом, в глубине памяти, сияющей яркой звёздочкой далёкого детства. Постепенно мы забыли о ней, как дети забывают о нелепых фантазиях, которые с возрастом ощущаются пустыми и вытесняются более насущными проблемами. По крайней мере, я точно забыл.
Время неизбежно летело вперёд. Где-то среди смен пылевых сезонов я закончил школу. Пару месяцев слонялся по Четвёрке, не зная, куда себя деть. Затем, с подачи мамы, устроился мойщиком на пристань космопорта. Работы было мало: корабли редко заходили в нашу подёрнутую ржавчиной гавань. Платили соответственно, и я спасался только сдачей лома, отысканного Котом.
Собственно, с началом взрослой жизни я не почувствовал перемен. Вся разница - в том, что теперь по утрам я отправлялся не в школу, а на песчаную пристань, и брат больше не летел рядом. Остальное осталось неизменным. Мы всё так же усердно копили деньги на протезы, предвкушая миг, когда брат, наконец, сможет самостоятельно пройтись по земле. Мы всё так же глядели вечерами в затухающее рыжее небо, поочерёдно провожая оба наших солнца за горизонт, кидали слипшиеся комья песка в пыльную даль, пугали редких, по недоразумению заблудших в наш край, горластых птиц.
В те дни я особенно остро ощутил, как сильно ненавижу Четвёрку. Пустынный, заваленный коррозирующим космическим мусором, шарик, пропахший железом и копотью. Колкий ветер непрестанно гоняет по его поверхности жёлтую пыль, которая то скатывается в комки, то разъедается воронками. Казалось, места тоскливее не существует. Здесь негде отыскать себя и своё предназначение. Зато есть миллион мест, где можно сгинуть безо всяких вестей.